-Сколько стоит этот мальчик? Я же сказал, меня не волнует цена. Я покупаю подарок сыну.
-Мой господин, по всему видно, вы с моря. Из моря, я хотел сказать.
-Да. И я не собираюсь здесь ждать отлива. Я еще раз спрашиваю, сколько стоит этот мальчик?
-Не надо торопиться с покупками, мой господин. Вы, верно, не заметили, этот мальчик - человек. Он не может жить под водой.
-Это мои заботы, торговец. Я не позволю указывать, что мне делать, а что - нет. Что ты хочешь за него?
-Семнадцать черных жемчужин. Или двести розовых. Или сто лиловых. Или полтора галлона жира морского змея…
-Остановись, торговец. Я дам тебе пять черных жемчужин и сотню розовых. Это хорошая плата.
-Прекрасно, мой господин. Позвольте пересчитать, и мальчик ваш.
Я получил его в подарок на свое двенадцатилетие. Он был худой, с огромными голубыми глазами и слишком бледной кожей. Сестры сразу прозвали его Килькой. Хотя и я в то время напоминал эту рыбешку.
Моя мать была получеловеком - незаконнорожденная из какого-то очень древнего рода. Ее выдали замуж за отца, трижды вдовца, богатого, но не знатного, стремительно приближающегося к старости, чтобы избавиться от дурной крови. Он не был идиотом и, конечно, понимал это, но возможность породниться со знатью занимала его гораздо больше. Однако после свадьбы моя мать стала для него такой же помехой, как и для своей семьи. Так как обычного убийства или насланной болезни в свете не потерпели бы, единственным выходом оставались беременность и роды. Все знают, что полукровки не могут нормально рожать - это всегда заканчивается смертью, но убийством обычно не считается. Так случилось и с моей матерью. Мне не довелось ее увидеть.
Я родился больным и хилым. Повитухи в один голос предрекали скорую смерть, но отец внезапно проникся ко мне нежностью и любовью, и меня выходили.
Я рос один, без друзей и товарищей. Все братья и сестры были намного старше и, я подозреваю, презирали втихую из-за человеческой части моей крови. Иногда на отца что-то находило, и он занимался со мной тем, что считал детскими играми, но я все равно не чувствовал его близким и родным. Возможно, он это понимал; возможно, поэтому он подарил мне Кильку; возможно, вовсе не для напоминания о той четвертой моей крови.
Я разбирал свои вещи, когда меня позвали к отцу. Он никогда не вспоминал о моем дне рождения, и я не был уверен, что это достойная вещь, чтобы отмечать ежегодно. Тот день тоже обещал быть обычным.
Мой отец восседал на своем любимом жестком стуле с ногами вместо хвоста. Эту дурацкую привычку переняли от него и все мои братья.
Перед отцом стоял человеческий мальчик, внешне примерно моего возраста, но люди стареют быстрее, значит, он был моложе меня. Сейчас мне кажется, лет семи-восьми. Он огромными глазами смотрел на моего отца и совсем не отреагировал на мое появление. Конечно, отец заслуживал внимания. Он был седой, мускулистый, всем своим видом напоминал кита, и, казалось, в нем столько же уверенности, силы, гордости. А я был маленьким, худым, с узкими плечами, с виднеющимися ребрами, с мутной чешуей на хвосте. Я совершенно не был похож на отца и заслуживал ровно столько внимания, сколько получил.
Отец подозвал меня ближе и взял за плечи.
-Мой сын, - торжественно объявил он. - Сегодня тебе исполнилось двенадцать лет. По такому случаю я решил сделать подарок. Этот мальчик теперь принадлежит тебе. Ты можешь играть с ним, заниматься, но ты, конечно, должен и заботиться о нем. Теперь забирай его и оставь меня. Я долго был на берегу и хочу отдохнуть немного.
Я повернулся к мальчику. Я совершенно не представлял, что с ним делать. Я взял его за руку и потащил к себе. Он не упирался, но двигался словно во сне.
В нашем мире он не мог разговаривать, и настоящего имени Кильки мы так и не узнали. Хотя я думаю, что отец слышал его, когда был на берегу.
Килька стал всеобщим любимцем. Сестры разукрашивали и наряжали его. Братья брали с собой на охоту. Часто отец звал его к себе, и Килька возвращался поздно со странной мечтательной улыбкой. Так получалось, что в моей комнате он только ночевал.
Однажды я заметил, что он дрожит во сне. Как бы мы ни были приспособленны к воде, но мое тело все же теплее. И я решил его согреть самым простым способом. С тех пор мы спали прижавшись друг к другу.
Прошло лето. Приближалась зима. Отца догнала старость, и с каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже. Стало ясно, что до времени Большого Сна он не дотянет. Особого горя я не чувствовал, я не знал его, не хотел знать, и никто не говорил, что я обязан переживать и убиваться. Больше я волновался за Кильку.
Он просиживал рядом с отцовскими покоями все возможное время. Мало ел. Спал неспокойно. Когда я навещал своего родителя, он сопровождал меня и смотрел на отца тем самым взглядом, от которого мне становилось тошно и жутко.
Тогда же одной из ночей случилось что-то странное, что переставило мою голову и хвост местами, и еще очень долго я болтался между детством и юностью.
Мы спали с Килькой, как обычно прижавшись друг к другу. Я проснулся внезапно, словно кто-то расколол раковину у меня над ухом. Я долго вслушивался в домашние звуки, пытаясь понять, что случилось, но все было тихо. Тогда я обратился к своим чувствам. Они немного мешались из-за оборванного сна, но были достаточно ясны и просты. Я был сонным, немного голодным и ужасно теплым. Тепло плавило мои руки, живот и пульсировало в тайном месте, скрытом кожанной складкой и чешуей. Я прижался к Кильке, потерся, и то, что я долго считал ненужным и проблемным органом, вдруг налилось силой и вышло из меня, нацелившись Кильке между ног. Тепло переродилось в жар, и мое тело задергалось, подчиняясь внезапно проснувшейся собственной памяти. Жар и движение заняли меня целиком, я прижал к себе человеческое тело, находя между его ног свое удовольствие.
От моего порыва Килька проснулся. Он вдруг напрягся и оттолкнул меня. Я попытался схватить его за ногу, но немного не рассчитал движения и промахнулся. Он удрал, воспользовавшись случаем. Я остался лежать, рассеянно бултыхая хвостом и перебирая в голове то, что случилось.
Немного погодя колыхание воды возвестило о начале нового дня. Я поднялся и побрел разыскивать Кильку.
Я нашел его у отца. Он не имел права там находиться, но все спали, и никто не остановил его.
Отец уже несколько дней не приходил в себя. Поначалу он бредил, звал своих жен и давно умерших слуг, но теперь затих и выглядел так, словно для него уже настало время Большого Сна.
Килька сидел рядом с ним, держа отцовскую руку у себя на коленях. Увидев меня, он придвинулся ближе к нему, но удирать больше не стал. Я сел рядом. Мы молчали: Килька не мог говорить, я не знал о чем.
Мы молчали долго. Уже зашевелились другие в доме, вода чуть заметно потеплела, от медленных мыслей я стал задремывать.
Отец открыл глаза. Я даже не сразу сообразил, что это случилось. Он нахмурившись смотрел на меня, словно силился понять, кто я и что здесь делаю. Килька застыл, тихо сжимая огромную руку в своих синеватых человеческих пальчиках. Затем отец вдруг вскинулся, вырвал руку, взмахнул ею над собой и опал, выпуская последние остатки жизни в волнующуюся воду.
Я сразу понял, что он умер, но не испытывал ни малейшего трепета, сожаления или разочарования. Меня больше интересовал Килька. Он забился в какой-то странной истерике. Болтал руками и ногами, будто торопился куда-то, но забыл куда. Голубые глаза стали огромными, и мне показалось, что что-то большое распирает его изнутри. А потом до меня дошло, что он тонет. Как самый обыкновенный человек, внезапно получивший вместо воздуха воду. Это было очень просто и очень страшно. Со смертью отца заклинание, позволяющее Кильке жить в воде, ушло, и он снова стал обыкновенным человеком. И все, что нужно было сделать, восстановить его. Но мне исполнилось только двенадцать, проходила осень, а я должен был изучить это заклинание весной, после Большого Сна.
Он застонал сквозь воду. И я, собрав все силы, подхватил его и понесся вверх. Я знал, что все равно не успею, но я летел. И чувствовал, как размякают руки от неродного тепла, как снова просыпается жар и двигаются тайные мышцы моего тела. Но я продолжал плыть, даже когда Килька обвис на моих руках и начал остывать и тащить меня обратно на дно. Мой мозг забурлил, и тогда это случилось. Словно огромная медуза окутала меня и пустила свои жала в мою кровь. Я сжимал Кильку, впиваясь в него, как голодная акула, и дергался, бился в припадке больного удовольствия.
А потом я долго плавал, то и дело проваливаясь в усталую дрему. Килькино тело медленно дрейфовало за мной, и рыбы-падальщики уже присматривались к нему.
Очнувшись, я оттащил его к рифам и отдал чистильщикам. И до отлива наблюдал, как рыбы жадно трепят розовое человеческое мясо. Я думал о том, что было позволено моему отцу и не позволено мне. Я думал о его подарке, который он забрал с собой. Но я еще очень долго не думал о жгучем выпуске, что дало мне напрощанье теплое человеческое тело.
-Я желаю своему сыну лучшего, торговец. Поэтому я и не скуплюсь.
-И вы не ошиблись, мой господин. Этот мальчик обладает большими талантами.
-Мой сын - еще ребенок. Он не сможет их оценить.
-Одного не могу понять, мой господин. Как этот мальчик выживет под водой.
-Позволь мне заботиться об этом, торговец. Ты доволен оплатой?
-Да. Более чем. Прекрасный жемчуг.
-Тогда прощай, торговец. Попутного ветра в твои паруса.
-Прощайте, мой господин. Теплой воды вам и вашему сыну.
