Что есть истина?
Библ. От Иоанна. г18/38
"Мастер и Маргарита" - уникальный роман. В нем соединяются два произведения: собственно само повествование о Мастере и Маргарите и роман Мастера о Понтии Пилате.
И если в первом очень много рассуждений, цитат и просто упоминаний о Пилате, то во втором на первый взгляд нет ничего от похождений Воланда в Москве. На сюжетном уровне, действительно, движение происходит только в одном направлении - из Москвы к Ершалаиму. Но стоит вглядеться в языковую сторону романа, как мы заметим отдачу: язык переходит от Пилата в современность - через Мастера, через Воланда.
Язык москвичей вовсе не язык горожан булгаковского времени, хотя он переполнен бюрократическими штампами, но можно с уверенностью сказать, что на этом же языке говорил и Иешуа. Стоит только сравнить разговор Пилата с начальником тайной стражи и разговоры должностных лиц в московских учреждениях. Та же самая ложь в тех же самых выражениях.
* * *
Теперь обратимся к самому роману Мастера - роману о Понтии Пилате.
Это произведение нельзя считать самостоятельным, так как в целом оно зависит от основного повествования. Мы не можем даже сказать, что имеем весь текст романа, что он закончен или начат именно с этих глав, которые нам представлены, так как дается оно отрывками, хотя и связанными между собой единым смыслом, языком, сюжетной последовательностью.
Не случайно мы так и не узнаем его названия. Название определяет если не суть, то хотя бы основную линию повествования, а основная линия здесь сплетена с повествованием о Мастере.
"Пилат", действительно, не закончен. Вообще, роман "Мастер и Маргарита" очень замечателен тем, что в его концовке сливаются два произведения: о Воланде и Пилате - произведения, которые на протяжении всего повествования так или иначе перекрещиваются. Герои сходятся (точнее - расходятся), Мастер отпускает прокуратора, и оба романа заканчиваются (существует, правда, еще эпилог, но он лишь подводит итог описанию персонажей, уже упоминавшихся, но еще не ушедших "со сцены").
Мы имеем четыре главы, или лучше сказать - четыре отрывка, так как разделение на главы приходит из вне, из "большого" романа, частью которого они являются. Если их соединить, то получится более или менее связанное повествование, не требующее особенных пояснений, но чувство чего-то выпущенного и недосказанного останется вплоть до развязки, помещенной вне самого текста романа о Пилате и Иешуа.
Первая глава - "Понтий Пилат". Название этой главы оправдывается тутже. В первом абзаце, всего лишь одно предложение, нам представляется и время, и место, и герой.
Первый абзац, как рамка, опоясывает весь роман и заканчивается в четвертой главе практически теми же словами:
"Так встретил рассвет пятнадцатого нисана
пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат."
для сравнения в первом абзаце:
"...ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана
... вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат."
После этого абзаца автор меняет рассказчика, и мы видим все происходящее глазами прокуратора, хотя повествование ведется не от его лица. То же самое происходит и в других главах, где со всеведения автора мы перескакиваем то на взгляд Левия Матвея, то Иуды, то Афрания. Эти переходы очень резкие, но совсем не заметные; возможно, из-за того, что язык не меняется - меняется манера говорящего, а набор слов, которым пользуются герои, остается одним и тем же.
В речи героев очень мало слов эмоционально-экспрессивного ряда, герои разговаривают очень спокойно, нейтрально, предельно информативно. Они высказывают только то, что необходимо для дальнейшего развития сюжета и характеристики окружающего мира. Все их переживания даются в описаниях, авторских отступлениях.
Вообще, в тексте заметно преобладает предметно-логический словесный ряд. Очень подробные описания быта, природы, города и людей, все действия героев, изменения во внешнем и внутреннем мире приводятся до мельчайших деталей.
Этот текст можно назвать "глагольным", так как в среднем из сотни слов (считая предлоги) тридцать семь приходятся на глаголы, причастия и деепричастия, тридцать одно - на существительные и местоимения, пятнадцать - на наречия, остальные распределяются между прилагательными, союзами и предлогами. Хотя действие не слишком динамичное, такое превосходство глаголов объясняется удивительным пристрастием автора к деталям. Детализация позволяет читателю проникнуть в мир Пилата - даже те названия предметов, которые сейчас многие не понимают, он не объясняет намеренно,чтобы создать атмосферу рассказа изнутри - кто как хочет так и понимает; да это и не нужно - ведь не надо объяснять Левию Матвею, что такое таллиф, а прокуратору - сколько воинов в легионе или когорте.
Единственное место во всех четырех главах, где нарушается принцип глагольности и предметности, - это речь Левия Матвея (разговор "сам с собой" и с Богом), глядящего на мучения осужденных, висящих на столбах, и описание его поведения. Тут - явное преобладание эмоций и соответствующее этому внешнее воплощение:
"О, я глупец! - бормотал он [...],
- глупец, неразумная женщина, трус!
Падаль я, а не человек!"
Третья и четвертая глава идут одна за другой, единым текстом. В этой части роман о Понтии Пилате вырывается из основного повествования о Мастере, Маргарите и Воланде. Читатель полностью уходит в праздничный Ершалаим и к утомленному прокуратору. Возникает эффект независимости произведения, словно читаешь что-то совсем другое, а не "Мастера и Маргариту". Тем неожиданнее переход назад.
В четвертой части, там, где рассказывается о "похождениях" Афрания и убийстве Иуды, рассказчик неожиданно переходит на безличные предложения и даже на первое лицо:
"Через некоторое время его можно было видеть
подъезжающим к крепости Антония..."
В этой же главе автор теряет свое всеведение, он начинает рассказывать так, как если бы это было записано в каком-нибудь расследовании или рассказано разными людьми, случайно выбранными; пожалуй, эта отрывочность как нельзя лучше подходит ко всему выбранному способу повествования.
"Дальнейший путь его никому не известен."
"Куда направились двое зарезавших Иуду, не знает
никто, но путь человека в капюшоне известен."
Такая неизвестность естественна, так как речь идет о начальнике тайной стражи. Еще одна интересная деталь, относящаяся к нему: на протяжении почти всего рассказа Афраний называется гостем, гостем прокуратора или человеком в капюшоне. По имени его упоминают в речи персонажей и два-три раза после. Такая "профессионализация" образа очень эффективно действует на восприятие характера персонажа.
Всем своим героям Мастер дает определенный возраст, профессию, людское окружение, однако это отражается не на языке, а на читательском взгляде, и определяется кинематографичностью текста.
Яснее всего язык проявляется в речи героев. Очень часто употребляются слова, которых во время Пилата быть не могло. Причем, не только отдельные слова, но и целые выражения, определения, должности (например - секретарь).
Чаще всего эти слова принадлежат к современной профессиональной лексике или просторечию:
"...это бредовое сооружение Ирода..."
"Подследственный из Галилеи?"
Наряду с многочисленными названиями и определениями того времени: прокуратор, кентурион, ала, кагорта, легат, легион и другие, которые сложно даже назвать анахронизмами, эти современные выражения создают необыкновенную атмосферу присутствия. Туда же относятся названия местности, кое-какие воспоминания о событиях.
Несмотря на это язык романа очень простой. Читателю не приходится держаться за словарь и поминутно звонить в справочную. Нет сложных - усложненных - предложений, они не запутываются в обособленных определениях и придаточных. Все конструкции простые, последовательные. Текст сложен по правилам грамматики. Рассказчик не перескакивает со слова на слово, с мысли на мысль, а придерживается реального - линейного - времени. Повествование очень плавное, идеи автора прослеживаются легко, так как нет никаких грамматических и синтаксических нововведений. Для каждого нового персонажа сначала дается описание, а лишь затем, когда читатель воспримет его появление именно так, как это было "на самом деле", следует действие.
Так же и в более крупных блоках. Например, описание города дается прежде, чем мы увидим толпу на площади.
И все же все герои, несмотря на подробность описания их внешности, остаются масками, которыми автор вертит, как хочет. Ни на одного персонажа не дается каких-либо "особых примет", а описания довольно общие.
Так, например, выглядит Иуда:
"...молодой, с аккуратно подстриженной
бородкой человек в белом чистом кефи,
ниспадавшем на плечи, в новом праздничном
голубом таллифе с кисточками внизу и в
новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый
красавец..."
Даже для любимой собаки прокуратора дается описание ничуть не подробнее, чем для людей:
"...гигантский остроухий пес серой шерсти,
в ошейнике с золочеными бляшками."
Мы не знаем породы (не можем даже представить по этим приметам) - то ли это дог, то ли фараон, то ли овчарка.
В общем, все рассчитано на фантазию читателя и одновременно задаются рамки, в которых эта фантазия может развиваться. Читатель должен видеть идею, чувствовать атмосферу происходящего, а не тонуть в бессмысленной конкретизации.
Не случайно большее внимание уделяется описанию костюма, украшений - внешних деталей, которые скорее призваны оттенить социальное положение героя, чем его индивидуальность в культурном плане.
Одежда играет не только роль социальных маркеров, она определяет отношения героев.
Здесь мы встречаемся с разными положениями: противоположности сближаются и противоположности расходятся.
Первое положение - это Иешуа и Пилат.
Второе - Иуда и Левий Матвей.
Эти две пары персонажей противопоставляются друг другу по всему роману.
Можно также выделить еще одну пару (однако это под большим вопросом), в которой персонажи не пересекаются, а параллельны друг другу: Марк Крысобой и Афраний.
Очень много сопоставлений именно в их одеянии: Иешуа в "стареньком и разорванном голубом хитоне" - Пилат "в белом плаще с кровавым подбоем". Левий Матвей одет в "истасканный в скитаниях, из голубого превратившийся в грязно-серый, таллиф" - Иуда "в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе". Афраний так и называется - человек в капюшоне, человек в черном плаще, а кентурион наоборот очень ярко одет в сверкающие доспехи: в "рубахе с накладными серебряными львиными мордами, поножах, с мечом и ножем, ... меховых сапогах".
Мы имеем дело с площадным театром, где лица актеров скрыты масками, а из-за того, что к сцене не подойти, всех героев мы можем различать только по одеяниям.
Одновременно этих же главных героев можно разделить на тройки:
Пилат + Афраний и Марк Крысобой — Иешуа + Иуда и Левий Матвей.
Главный герой + последователь (слуга, слушатель) сам по себе и преданный последователь (друг).
Еще одна интересная деталь, связанная со второй тройкой - все ее герои одеты в голубые таллифы - это объединение не идеей или службой (как служба императору в первой тройке), а чисто внешнее и социальное, так как мы не найдем ни у Пилата, ни у Афрания, ни у Марка ни одного упоминания этого вида одежды.
К тому же первая тройка, если быть внимательным, то можно заметить, чужая в Ершалаиме. Пилат прибыл сюда наводить порядок и привел с собой своих слуг. Иешуа все же ближе к этому городу, хотя он тоже прибыл издалека, но он жил в этой стране и считал ее родной, Левий Матвей пришел с ним, а Иуда - вообще житель Ершалаима.
* * *
Очень яркие и заметные межтекстовые связи в этом романе.
О связях с основным повествованием уже говорилось, и возвращаться к ним не будем.
Первое, что приходит на ум в процессе чтения, это Библия. Из-за этого до сих пор не устают охаивать Булгакова всякого рода религиозные деятели. Но роман действительно гениальный, а сюжеты из Старого и Нового Завета использовали многие авторы - не многие решались их так преобразовывать.
Понятно, почему роман Мастера не напечатали: верующим это показалось бы кощунством, а неверующим - "советским людям Христос не нужен".
Мастер взял историю из Евангелия о приходе Христа в Иерусалим и распятии. Однако весь "антураж" изменен. У Иешуа нет апостолов-последователей, кроме, разве что, Левия Матвея (в его имени отзвук святого Матфея, написавшего первое Святое Благовествование), который переврал все его слова. Иуда здесь простой доносчик и даже не предатель - человек, которому всегда нужны деньги. Никакой ненависти к нему не возникает.
Очень много общего с Библией в романе о Понтии Пилате можно найти не в действии, а в диалогах и описаниях. Диалог Пилата и Иешуа почти полностью списан с Евангелия, во всяком случае - его главные положения.
Так же сохранены временные рамки происходящего - пасха в Иудее. Что за "весенний месяц нисан" и когда у него было "четырнадцатое число" вряд ли кто из современных русскоязычных читателей знает.
Однако изменены названия и имена: Ершалаим, Иешуа, Каифа и другие. Они стали древнее по звучанию, экзотичнее и потеряли ту культурную нагрузку, которую приобрели за время существования христианства. Поэтому они намного естественней легли в повествовании, чем если бы это были Библейские названия такими какими их привыкли слышать.
Но Мастер не просто использовал историю о суде и распятии Иисуса Христа. Он посмотрел на нее взглядом Понтия Пилата, чужого в Иудее человека, который своим положением старается спасти новоявленного пророка, но которому этого не удается.
"С этого времени Пилат искал отпустить его."
*Библ. От Иоанна. г19/12
Мастер приближает эту историю к действительности, убирая суд народа и отдавая его полностью в руки Синедриона, бюрократическо-религиозную организацию Ершалаима. Прокуратор тоже особенно ничего не решает в этом случае.
Иешуа в романе выглядит действительно слабоумным, чего в Святом Писании допустить никак нельзя.
Народ занимается своими делами в предпраздничные дни, а не стремится во что бы то ни стало распять его. Казнь здесь показана как зрелище, никакого возбуждения правоверных - Иешуа воспринимают так же, как и Дисмаса и Гестаса.
"И когда побежал четвертый час казни, между
двумя цепями, верхней пехотой и кавалерией у
подножия, не оставалось, вопреки всем
ожиданиям, ни одного человека."
История переработана, однако оставляет все положения Евангелия, на которых построено Святое Писание.
Образ Иешуа несколько изменен. Перед нами предстает не сын Бога, а пророк "царства истины":
"Рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины."
У него обычные человеческие потребности и проблемы, он так же как и все боится побоев, физически он слабее многих. Но он довольно образованный, знает несколько языков.
Чудеса, которые он якобы совершает, можно рассматривать двояко: можно безотчетно верить им, можно свалить все на случайность, тем более что этих чудес не так уж много.
В этом Иешуа очень напоминает пророка Мухаммеда, который по сути тоже не является Богом.
Образ Пилата сохранен полностью, а вот образ Ирода выпущен и оставлен только в названии дворца. Вражда Ирода и Пилата, упоминающаяся в Библии в Евангелии от Луки, вылилась в ненависть прокуратора к этому дворцу и городу.
Трансформировалось снятие с креста - в Евангелии Христа снимает некий тайный его ученик Иосиф из Аримафеи с разрешения Пилата, в романе Левий Матвей снимает Иешуа без особого на то разрешения.
Иуда в Библии входит в число учеников Иисуса, и тот знает, что его предадут и казнят. Иешуа даже не подозревает об этом.
Интересно, что только два имени автор оставил нетронутыми - это Пилат и Иуда. Они как бы соединяются в казни, один донес, другой не сумел отвести казнь - одно предательство на двоих.
В Библии нигде не говорится, что стало с Пилатом дальше. Роман заканчивает эту историю по своему, и это сильно противоречит Евангельскому тексту.
* * *
Роман очень напоминает театральную пьесу: сначала дается описание местности, затем - описание героев и диалоги. Большого действия нет. Народ представляется очень призрачно: то смешавшись в единую толпу, которую мы почти не видим, а только слышим, то разошедшимися в праздничную ночь по домам. Даже в городе, когда Иуда пробирается по толпе, люди кажутся невидимыми тенями.
К тому же роман очень кинематографичен. Все описания легко воссоздать в декорациях и костюмах. Он не будет казаться затянутым из-за диалогов или слишком быстрым в основных действиях. Можно с уверенностью сказать, что Мастер написал хороший киносценарий. Это одно из главных отличий романа о Пилате от романа о Воланде. "Мастера и Маргариту" поставить очень сложно, не пропустив ни единой идеи автора. С "Пилатом" таких проблем не возникает.
* * *
Подводя итоги, можно сказать, что роман Мастера о Понтии Пилате не исковерканное пересказывание Библии, а гениальная переработка известного сюжета о распятии Иисуса Христа с привнесением в него проблем и языка современной Москвы.
1998 год
