Даниэль и Грегор
28.03.2000
Часть II
|
|
Даниэль и Грегор |
Мои волосы света золота
Серебром твоим окантованы.
Руки сцеплены. Ведь сегодня мы
Встречей венчаны, околдованы.
Я нашел его на третий день. После того удивительного поцелуя он ушел, не сказав мне ни слова.
Я в своем деле лиса. В отличие от многих медведей. Никогда не пользуюсь силой. Сделать что-то быстро и хитро - это мой конек. Иногда люблю похвастаться. Но понимаю, что до его профессионализма мне далеко. Он в меру пользуется и хитростью, и ловкостью, и силой. Главный его инструмент - разум. Мой - инстинкт.
Может быть, поэтому я так долго его искал. Два с половиной дня - это очень много. К тому же, мне кажется, я нашел его, когда этот тип перестал прятаться. Хотя он никогда в этом не признается.
А, может быть, он даже и не прятался.
Я нашел его в старом доме с полу обвалившейся крышей. Спасибо моим инстинктам. Я проезжал мимо и просто захотел взглянуть внутрь, как открыть запыленную прабабкину шкатулку. Нет, даже не просто взглянуть, а меня разобрало такое любопытство, что удержаться было невозможно. И уже на пороге я понял, что в этом доме - он. Не было никаких знаков, кроме моих чувств.
Он лежал на постели в дальней комнате, провонявшей пылью и мышами, где сквозь потолок не было видно собирающиеся тучи. Он, кажется, спал.
В доме стояла тишина, если так можно назвать дребезжание листов железа на крыше, скрип деревянных стен под порывами ветра, стук оборванных проводов над окном.
Несмотря на неуютность дома и этой комнаты, от кровати веяло теплом и покоем, а белая выглаженная постель смотрелась вполне естественно на фоне общей разрухи.
Дверь была открыта, словно кто-то вывесил приглашение войти. Мне не пришлось скрипеть ее ржавыми петлями, иначе я и мертвого разбудил бы.
Я увидел его сразу, кровать стояла перед дверью. Широкая, наверное, трехспальная, деревянная кровать. Он спал с краю, на спине, серьезный и вытянутый, как статуя. Его волосы, скинутые на левое плечо, обнимали расслабленную шею. Одна рука лежала на прикрытом тонким одеялом бедре, другая засунута под подушку несжатым кулаком.
Он дышал спокойно и неглубоко. Не знаю, что ему снилось, но он ни разу не двинулся, пока я смотрел на него из дверей.
Я смотрел, и меня все больше притягивали его губы. У него необычные губы - странного цвета. Когда он злиться, они темнеют, становятся коричневыми.
Сейчас он спал, и его губы были цвета светлого дерева.
Я подошел к кровати с той стороны, где он лежал. Я не знаю, хотел это делать или нет. Просто наступил момент, когда ноги пошли к нему, не подчиняясь никаким приказам.
И все же это было мое желание.
Я нагнулся, еще не думая о продолжении. Я не успел даже поставить руку, чтобы не грохнуться на него, когда увидел самое важное, что упустил или не заметил, или что прошло в ту секунду, на которую я выпадал из этого мира.
Я нагнулся. Его глаза. Его глаза внимательно смотрели на меня. Больше ничего, но для меня изменилась вселенная.
Его глаза внимательно смотрели на меня. Я прилип к сомкнутым расслабленным губам цвета пасмурного песка.
Он нашел меня несколько дней спустя.
Я узнал, кто это, когда его нога ступила на единственную ступеньку у порога. Это было удивительное знание. Мне о нем сообщил разум, хотя обычно он в делах угадывания и предположений участия не принимает, и он же твердил, что надо уходить.
Еще не нашелся человек, с которым мне не удалось бы справиться тем или иным способом. Я никогда не убегал. Но я не могу убить, покалечить и просто ударить его, даже если к этому есть веская причина. Не хочу.
Я не умею колебаться и не отличаюсь особым богатством чувств. У меня был маленький опыт в подобных отношениях.
Я не знаю, чего он хотел: продолжить начатое или завершить неоконченное. Но готов бы ждать часами, пока он дойдет до моей комнаты.
Сердце билось между ушей и разорвалось бы, если бы вдруг он повернул назад. Я слушал воздух, стараясь уловить его дыхание. Сердце успокоилось, только когда шаги затихли у моей двери.
За прошедшие дни я успел многое сделать. Убийство давалось мне всегда лучше, чем все остальное. Я стал мастером, мог бы жить спокойно где-нибудь в богемных местечках, пожимать руку знаменитостям и не стесняться в средствах. Но я бы помер со скуки.
У меня появилось новое задание, еще не выполненное. И хотя бы поэтому я должен был не рисковать собой и как-нибудь исчезнуть.
Странное свойство мысли - приходить в самый неподобающий момент. Я думал обо всем этом, пока он шел к кровати. Я даже забыл открыть глаза, хотя это мне было и не нужно.
Он наклонился быстро, с ветром, словно не позволяя себе сосредоточиться. Мне показалось, что он сейчас упадет на меня. Я открыл глаза, он на мгновение затормозил и, оборвав мой вздох, продолжил тот поцелуй.
Он целовал меня так, будто ждал, что сейчас я его оттолкну, и он хотел получить все сразу. Но я не собирался его отталкивать.
Настырные губы заводили меня. Я ему ответил, потом обхватил за талию и повалил на свободную половину кровати. Я оказался сверху - не люблю быть внизу. Я знаю, что совсем не легкий, даже для своих габаритов, поэтому старался держаться на локтях. Это немного сдерживало меня. Но, кажется, ему нравилось чувство моего веса.
Я оторвался от взбесившихся губ. Мне пришлось придержать его за плечи, чтобы он не тянулся за мной.
Я ждал, пока его глаза перестанут бегать по моему лицу и в них появится что-нибудь осмысленное. Он разгорячился, щеки порозовели, губы - словно он напился свежей крови, покраснели глаза. Я чувствовал, что теряюсь разглядывая его.
-Я ждал тебя.
Хотя это была неправда.
Я хотел сожрать его живьем. Я боялся отпустить его, я целовал его, чтобы он не сказал мне: "Хватит." Я знаю, как бы он мне это сказал. Однажды я слышал его голос, я помню этот тон, и он мне не понравился. Я боялся. Я думал, что это последний шанс, и целовал горькие губы с остервенением смертника. Наверное, я хотел убить его тем поцелуем.
Его губы приоткрылись под напором моего языка, но я не встречал ответа, хотя бы намека на какое-нибудь чувство. Он лежал так, словно обдумывал вселенские проблемы, а меня опять не существовало.
Я должен был доказать ему, что существую.
Я пустил свой язык по его зубам. Этот вкус... Горечь как боль. Я обнял его клыки, приласкал бороздку передних зубов. Затем прошелся по ребрышкам неба, так, чтобы было щекотно. Впился под язык, тонкая перегородка натянулась и ускользнула от меня.
Мои чувства менялись мгновение за мгновением: я то хотел сделать ему больно, то - доставить удовольствие. Я хотел получить хоть какой-нибудь ответ.
Но даже сталь его глаз не была обращена ко мне.
Я остался ни с чем, только странная легкость вливалась в меня. Если бы я не был занят, то улыбнулся бы, улыбался бы во весь рот.
Наверное, мое настроение передалось ему. Я вдруг почувствовал, как дрогнула его рука. Правая, на кисть которой я опирался бедром.
Я не успел испугаться. Его язык поднялся, сделался упругим и, погладив меня по спинке, вытолкнул из своего рта. В следующее мгновение тяжелая рука опустилась мне на затылок.
Он вдавливал меня в себя, хозяйничал во мне так, что я уже не мог пожаловаться на недостаток чувств. Но тоже не оставался в долгу.
Мои руки, упертые в матрас, потихоньку расползались, и я все больше ложился на него. Трудно было дышать из-за такого неудобного положения. Но оно было неудобно только для тела.
У него сильные руки, он прекрасно себя контролирует и всегда знает, чего хочет. Это не значит, что все делается по расчету. Его чувства захлестывали меня, пробивали насквозь. Они были скупыми и суровыми вроде римских легионеров и такими же сильными.
Внезапно что-то снова изменилось в нем. Давление с затылка исчезло. Хотя его губы и язык все еще не отпускали меня.
Я ... отдался ему, когда руки мягким, но крепким обручем обняли меня за пояс, и я почувствовал, как взлетаю, ноги оторвались от пола, я упал на восставшее тело подо мной, перекатился через него, понукаемый настойчивостью и силой, навалился на плечо, сполз на спину, и мы поменялись местами, так и не разлепив губы.
Он оказался сверху, невыносимо тяжелый, твердый и обжигающий. Его губы приварились ко мне, язык стекал так глубоко в горло, казалось, он знал все потайные кармашки моего рта. Я терял дыхание от напора, не мог сосредоточиться. Его руки прижимали меня к себе, одновременно сдерживая. Я думал, что наши лица сольются в одно, но в то время этот монстр меня не пугал. Мир с его оценками и привычками не существовал.
Я поймал себя на том, что пытаюсь догнать ускользающие губы. Вряд ли это удивило меня, я просто хотел продолжения несмотря ни на что.
Но мне пришлось остановиться. Постепенно я стал различать черты его лица - взгляд сфокусировался. Готов поклясться, он улыбался. Правда, это была скрытая улыбка. На спокойных лицах всегда можно увидеть такую.
Я расслабился. Что бы сейчас ни случилось, я уже ничего не смогу сделать.
До сих пор не привык к его резким переходам. Кажется, что время в серебряном теле течет гораздо быстрее, чем где бы то ни было.
...Возможно, я только хотел увидеть это чувство в его глазах...
Я лежал на тонкой подушке, а он стоял, опираясь на локти, чуть выгнув спину, высоко надо мной. Я разглядывал.
Натянувшееся одеяло обертывало его грудь. Складки мягкого материала затушевывали, но не скрывали рельефные мышцы. Он держал меня за плечи так, что я не мог пошевелиться. Его волосы свободно доставали до простыни, щекотали мне шею. Я вдруг ужасно неуютно почувствовал себя в рубашке. Серые глаза внимательно смотрели на меня. И я, словно загипнотизированный, пялился в глубокие зрачки. Он так красив.
Он сказал мне:
-Я ждал тебя.
Но я знал, что это была неправда.
Неправда для прошлого. И великая истина для настоящего. Я верил.
Он наклонился, медленно, давая мне время на размышление. Затем прикоснулся к моим губам легко, как в первый раз, ласково, словно боялся навредить, и тепло. Я принял его, обняв со всей нежностью, на которую был способен. Я понял, что он не оттолкнет меня. И в ответ почувствовал, как его руки скользят по моим плечам, к спине, чуть отрывая меня от постели.
Я хотел подарить ему себя, но не было достойных слов. Я видел, как он закрыл глаза. Его лицо светилось. Он был призраком моих снов. Его нежность вызывала слезы. Бесконечная радость.
Я чувствовал спиной, что он потихоньку отпускает напряжение из своих рук. Его вес ложился мне на грудь, на живот, он полностью накрывал меня. Я держал на себе стальную статую, мягкую, живую, но ужасно тяжелую. Он мог бы запросто раздавить меня, если бы не чувство... чего?.. Я опять все выдумываю.
Но тогда...
Живой вес. Дрожащие ресницы, светлые брови, мягкие губы. Влажный поцелуй. Невинный язычок. Теплые руки, широкая грудь. Серебряные волосы.
Близкий и нежный. Мой.
Он целовал меня аккуратно, но я чувствовал,... что больше... не мог...Боже, я любил это!
Мне казалось, он что-то шепчет, но это было невозможно: его рот был занят моим. Да, я снова целовал его, потому что я хотел этого. Потому что он хотел этого.
Я старался делать все мягко, чтобы он успокоился.
Действительно, лихорадочный жар с него схлынул. Я решился отпустить свой вес. Осторожно.
Он обнял меня. У него очень легкие руки, кленовые листочки. Теплые, я чувствовал их через одеяло.
Я хотел прижать его к себе, но все же боялся раздавить. Частью своего разума я понимал, что это невозможно, но все остальное было словно в тумане страха, боязни сделать ему больно.
Я старался вести руки медленно. Это было сложно, тяжело, особенно, когда они оказались у него под позвоночником. Я мог не удержать себя, но все-таки я сильный. Я его обнял и лишь затем стал опускаться.
Он чаще задышал, но никак не показал, что ему больно или неудобно.
Вот только мне было неудобно из-за его рубашки, штанов и жестких ботинок.
Я хотел их снять, но не хотел отпускать его.
У него иногда подрагивали ноги, и твердые углы неразношенных подошв били по моим щиколоткам.
Хотя это не первое, от чего стоило избавиться.
Я перенес вес на левый бок. Мне опять пришлось опереться на локоть и поднять голову. Я съехал с него, и теперь на нем оставались только мои правые рука и нога. Он растеряно смотрел на меня с подушки.
Я коротко поцеловал его в скулу.
Я почувствовал, как его рука выскользнула у меня из-под спины. Он стек на бок, перестал меня целовать. Каждый раз, когда что-то останавливается, я пугаюсь, даже сейчас. И тогда тоже.
Он смотрел мне в глаза. Он всегда смотрит в глаза, как будто это помогает ему читать мысли. Каждый, кто убивает не из мести и кому дорога собственная свобода, должен быть немного телепатом.
Мои руки все еще оставались у него на спине, но я не старался вернуть его и даже прижать к себе. Я ждал, мне было интересно, любопытно, что будет дальше. Никаких идей. Я уже смирился и с его силой, и с его резкостью. Он быстро прикоснулся ко мне губами.
-Останься со мной, - я скорее прочел это по бледным губам, чем услышал. Странно, ведь я был с ним.
Такой убеждающий шепот. Убеждающий в чем, я понял, когда его рука опустилась мне на грудь. Он настойчиво потянул за петлю, расстегивая пуговицу. Думаю, в тот момент он целовал меня, чтобы успокоить мой испуг. И он был прав. Я никогда не позволял вести себя, и я никогда не был с мужчиной. Этот страх - животный, страх первого раза, неизвестных, непонятных, непрочувствованных ощущений. Меня забила мелкая дрожь, и я сам попытался успокоиться.
Он расстегивал пуговицы, медленно переходя от одной к другой. Я проклял рубашку за то, что на ней столько петель. Но мое проклятье было благодарностью.
Я лежал с закрытыми глазами, потому что глупо было пялиться в потолок, а поймать его лицо я не мог, оно постоянно куда-то убегало.
Его вторая рука все еще оставалась под моей спиной. Она ласково прижимала меня боком к теплой груди, с которой одеяло соскользнуло к поясу, и я чувствовал, как в такт биению сердца подрагивают напряженные мышцы.
Он дошел до заклепок на штанах, и его рука замерла.
Я повел пальцем по пуговице. Я знал, что он мне не откажет, но все равно должен был спросить. И в его глазах не было отказа, хотя и согласия - тоже.
Я принял решение. Я слышал свое сердце, и рукой, которая еще оставалась под ним, через рубашку чувствовал его моторчик. Они бились по-разному. Мое бухало так, что отдавалось в ушах, его заходилось неровными волнами, словно свечка на ветру.
Он задрожал, и я не знал, отказ это или испуг, но решил продолжать: в конце концов, он мог меня оттолкнуть - я не собирался его ни к чему принуждать.
Я старался целовать его с ритмом моего сердца, чтобы он влился в него и почувствовал то же, что и я.
Я расстегивал его рубашку медленно, но все равно быстрее, чем мне хотелось бы. И пуговицы кончились вдруг, когда я напоролся на жесткий пояс его штанов. Нет, существовала еще одна, спрятанная у самого тела, под грубой тканью застежки. Я не решался добраться до нее - он еще не был готов к этому.
Я вернул свою руку к его воротнику, щелкнул в сторону материал. От его ключицы меня повело. Такой нежной кожи я еще не видел. Такой белой, но не болезненно-белой, а бархатной. Я боялся испортить ее, дотронувшись губами, и поэтому поцеловал в тонкую трепещущую жилку над ней, по шее добрался до подбородка, обогнул скулу, за ухом по самой кромке волос, к виску. Я остановился на лбу. В это же время моя рука под рубашкой путешествовала от шеи по его плечу.
По смолистым очумевшим глазам я понял, что это время. Я спустился к его груди, быстро, как только мог. Мне пришлось вытащить и вторую руку, чтобы оттолкнуться и подпереть себя локтем. Я сдвинулся целиком, но ненамного, так что я все еще мог дотянуться до его губ. Что я и сделал.
Правой ногой я оплел его ноги, прижал их к себе, вытянулся вдоль его тела. Я был, как натянутая струна или стрела в полете.
Его выдох стал похож на стон, когда мои губы обхватили маленький коричневый сосок.
Я чувствовал напряжение в своем теле: еще не желание, но уже возможность.
Я ласкал его грудь по ребрам, вдоль подмышек, мимо нежных ключиц, радуясь возможности насладиться им. И если бы он сейчас всадил нож мне в спину, я бы умер недовольным - мне было мало. Я хотел добраться до его жизни, до его горла, сдавить пальцы, так, чтобы остались красные ранки от ногтей.
Вместо этого я обсасывал коричневые сосочки, щелкал по ним языком, сжимал губами и даже слегка - зубами. Они отвечали мне превращаясь в лесные орешки. На белой коже они смотрелись замечательно, как шоколадный трюфель на бисквитном торте.
Я бы съел его живьем, но в этом теле было еще много чудесного.
Я провел языком от застежки штанов до слабой ямочки на шее и тяжело придавил его вздернувшиеся бедра правой рукой.
Наверное, я бы чувствовал себя не так растеряно, будь он более настойчивым или более мягким. Но после каждого движения он замирал, будто прислушивался ко мне, и снова, как по установленной программе, словно считывал ее с какого-то невидимого листа, продолжал добиваться... чего, я думаю, он и сам в то время не знал.
Он поднял руку к моей шее, но прикоснулся губами, а пальцы заскользили по плечу, на грудь. Я не мог сосредоточиться: он целовал мое лицо и одновременно гладил руку. Его прикосновение и радовало, и раздражало.
Я не знал, что делать. Моего сознания не хватало даже на то, чтобы задуматься об этом. Я лежал, как бревно, пытаясь собраться с мыслями. Самое настоящее бревно. Я чувствовал его губы, руки, ноги, грудь. Я почувствовал, когда его рука выдернулась из-под меня, и он весь вдруг оказался на голову ниже, но я все равно ничего не сделал. И ему это, наверное, нравилось. Его глаза сверкали где-то от моих плеч, ноздри раздувались тонко, и теплый, даже горячий воздух толкался мне в ключицу, губы улыбались остро и хищно. Он весь превратился в зверя. Он стал тем, кем действительно был, - убийцей, холодным, жестоким, получающим наслаждение от вида хлещущей крови, и я пожалел, что не убил его, когда еще была возможность; когда я его еще не знал. Когда я его знал гораздо лучше, чем сейчас. Он поцеловал меня в губы, казалось, этого не было так давно.
Я куда-то ушел, а очнулся от ощущения нереальности, боли, переходящей в удовольствие, и удовольствия, переходящего в боль. Грудь горела, как горят отмороженные руки в тепле. Это было хуже, чем попасть под огнемет или прыгнуть в солнце. Это было божественно. Я съехал туда, под его губы. Горло сдавило, и стон был единственным ответом ему.
Он оплел меня ногами и руками, спеленал так, что я не мог двигаться.
Нежный мягкий язык обволакивал меня, как материнское лоно еще неродившегося младенца. Но он был нежнее матери, гораздо ближе, он почти становился мной. Я метался за его губами, без разрешения, без надежды ползающими по мне. Он не церемонился. Он знал, что я принадлежу ему, его платиновым глазам и серебряным волосам. Он стал самой большой в мире драгоценностью. Боги мне позавидуют.
Мое тело отказалось от меня. Оно откликалось на его ласки своим способом. И я никак не мог сдержать хлещущие из меня чувства.
Они забили легкие, наступил предел дыханию, заболела грудь. Но я люблю эти ощущения - ощущения освобождения, очищения.
Я заставил себя медленно выдохнуть, вернуться к нему, разлепить свое тело и его губы. Так я мог чувствовать не только себя.
Он был горячий, и там, где его плечо прижималось к моим ребрам, намокла рубашка.
Я хотел посмотреть в его глаза, и они слегка улыбнулись мне. Он очень редко улыбается по-доброму, губами - почти никогда. Он зверь и, наверное, таким родился. Его мораль, привычки, желания невозможно даже отдаленно сравнить с обычными. Может быть, поэтому он убивает, никакие внутренние барьеры не мешают ему это делать. Может быть, поэтому его ненавидят. Может быть, поэтому я отдаю ему себя.
Теплый нос ткнулся мне в живот, и обжигающий мокрый язык пополз вверх, к моему горлу. И все, что я с таким трудом выдохнул, влетело обратно, разрывая трахеи и легкие. Опаляющая боль заняла все чувства, прошибла тело и сознание, превращая меня в разряд молнии, растянувшейся между небом и землей.
От этого выплеска мое тело выгнулось дугой так, что заскрипела кровать. Я потерял его, никого не оказалось рядом. И вдруг стальная рука безоговорочно, неоспоримо вдавила меня в простыни. Она разорвала плоть и душу. Я взлетел высоко, к звездам, к солнцам, в туманности и черные дыры, а дрожащее тело осталось на постели, испуганно застывшее под рукой ожившей статуи.
Его пальцы оказались в треугольнике штанов, там, где ноги начинают самостоятельную жизнь. Ладонь обтекала меня, чуть приподнимаясь на запястье.
Он сжал пальцы.
Я вздрогнул.
Никогда не думал, что это может быть так жестко. Словно все сложили в маленький мешочек. И этого чувства я никогда не знал. Если жесткость мешается с мягкостью.
Он держал меня и смотрел мне в лицо. Он был так далеко. Я поднял руки и, взяв его под подбородок, притянул к себе. Я позволил ему наклониться и слить наши рты. Я только хотел обнять его.
Пальцы стали что-то выбивать на штанах.
Я только хотел обнять его.
Ноги расползлись в стороны.
Его рука потянулась дальше, твердо нажимая против шва.
Я застонал и крепко зажал ее ногами.
Я сжал кулак, не сильно, и он ответил мне. Все его тело отвечало, но глаза ... не знаю. Порой казалось, он где-то летает, будто расчетливая невеста, продумывает нашу жизнь дальше.
Но радовало, что хотя бы это он принял. Он ведь для чего-то нашел меня.
Пока я раздумывал, как вернуть его на землю, точнее в постель, он сам спустился. Два солнышка смотрели на меня из-под ресниц темного золота. Он сверкал и искрился, как свежий чай в фарфоровой чашке. Я не люблю чай, только этот цвет.
Я знаю, что у меня тяжелая рука, очень тяжелая. Он дышал немного неровно и слишком часто, а когда поднял руки они дрожали. И все-таки он взял меня за подбородок достаточно твердо.
Его пальцы были слабыми, сам он ничего бы не сделал. Только легкое давление дало мне понять, чего он хочет. Я подтянулся на локтях. Я почти забыл о его губах, сладких, персиково-абрикосовых, теплых, испуганных и нежных. Каждый поцелуй дает что-то новое, каждый поцелуй жалко разрывать.
Он обхватил меня за плечи, и мокрые ладошки прилипли к моей спине. Он весь был влажный, струящийся, особенно ртутные глаза.
На улице пошел дождь. Крупные капли забарабанили по железной крыше и моим нервам. Этот звук возбуждал сильнее, чем скованное подо мной тело.
В комнате сразу стало темнее и прохладнее. Но вокруг меня запекся жар, и только сквозняк под удары сердца холодил спину между мокрыми пальцами.
В биении дождя была музыка, ее ритм совпадал с пульсом в вытянутом запястье. Я отпустил ее в пальцы и почувствовал, как мягкие руки стискивают мои плечи, а вздрагивающая грудь, выгибаясь, прижимается ко мне.
Его колени расползлись в стороны, и моей руке открылся простор движений. Если бы не толстая ткань штанов.
Хотя и в ней есть свои преимущества. Грубый шов - это связующее звено между моими пальцами и его телом, это передающая волна, усиливающая звук и отфильтровывающая все огрехи. Я должен был пройти его весь, от самого начала на вызывающем бугорке до конца у поясницы, стремящейся влепиться в меня.
Мне помешали его ноги. Они вдруг схлопнулись, когда я не дошел и до половины. Стон, негромкий, похожий на свист, скрип и шипение одновременно, отозвался мне прямо в ухо.
Я чувствовал, как он сжимает и приподнимает бедра. В этот момент моя рука получала столько желания, сколько ни одна другая часть тела за всю жизнь.
Я перенес правую ногу через него и, оттолкнувшись, снова лег сверху. Он слегка икнул и улыбнулся мне. Шелковые волосы взмокли на лбу, я хотел убрать их, но одна рука была зажата между нашими телами, а на вторую я еще опирался, чтобы не слишком его придавить. Я подул ему на лоб. Конечно, от этого ничего не случилось. Он моргнул, улыбнулся шире и сам скинул прилипшие волосы. Тогда он больше нигде не летал, вернулся ко мне окончательно, белый в золотом, мой ангел.
Мы просто лежали и смотрели друг на друга под шум дождя.
Его волосы рассыпались по моим плечам. Его рука давила на проснувшуюся ширинку. Я хотел, чтобы он вошел в меня прямо сейчас, схватил за внутренности и вытащил наружу все кишки, это было бы пределом.
Его бедро легло на меня, прижимая сильнее руку. Затем он весь внезапной тяжестью, к которой я до сих пор не могу привыкнуть. Дыхание сбилось, но я улыбнулся, чтобы не испугать его. Мне нравится это чувство.
Он подул мне на лоб. Я чувствовал, как потные червячки ползут по вискам, по шее. Я оторвал руку от его спины и откинул волосы с лица.
Его глаза казались такими сухими, что даже, когда он моргал, это не прибавляло им блеска, словно какой-то сверхъестественный жар высушивал его изнутри.
Мы лежали, просто глядя друг другу в лицо. Не шевелясь. Я слышал, как струи дождя шебуршатся под окнами. С крыши раздавался такой звук, будто там обосновалась стая драконов. Даже под кроватью что-то шуршало, хотя, я думаю, это были крысы.
Из-за всех этих звуков замедлялись мысли, закрывались глаза. Он сдавил мне легкие, я не мог нормально вздохнуть, но в приоткрытые губы все же влетал посвежевший воздух.
Я подумал, что ему, наверное, холодно. Под моими руками его спина полыхала адским пламенем, а когда я сдвигал руки, кожа оказывалась удивительно холодной, как из-подо льда. Я обнял его, прижимая к себе, чтобы согреть. Он лег, прислонив голову к моему плечу. Я почувствовал, как его рука уходит от моих ног - все-таки ему было неудобно в такой позе.
Прошло совсем немного времени. Всякое возбуждение улеглось. Мне было приятно обнимать его, чувствовать широкие плечи, сильную спину. Мне было приятно, что на вдохе его волосы касались моей щеки.
Я вдруг понял, что одеяло полностью съехало ему на талию, и при желании я мог бы увидеть почти все тело. Но мне не хотелось тревожить его.
Вдруг он сел.
Я видел грудь, живот - кожа, как сердцевина орешника, такого же цвета, такая же твердая, перетянутая мышцами. Он не похож на античных героев - гибкий, сильный, но ничего лишнего, ни на грамм перевеса в мышцах. Кажется, в нем совсем нет жира. Зато энергии - перебор.
Он сидел на моих коленях, но совсем не давил на них, удерживая себя на собственных ногах. Я думаю, если бы он действительно сел, то сломал бы мне суставы. До сих пор не могу понять, где он прячет свой вес. Он выглядит не на много больше меня, но я вешу на треть меньше.
Однако я не мог дернуться. И не пытался. Мои руки как упали с его спины, так и лежали разбросанные по бокам. Опять проснулось дурацкое любопытство. Смешное чувство ожидания. Я сам себе удивлялся, куда-то делись решительность, сообразительность, настойчивость, я полностью отдался его желаниям. Любой бы сказал, что это безрассудство, опасно и для жизни, и для здоровья. Но если он хотел взять мою жизнь, то он бы ее взял, и я бы ему не помешал.
Обеими руками он выдернул рубашку из штанов. Последняя нерасстегнутая пуговица царапнула мне по животу, и от неожиданности я вздрогнул. Он быстро взглянул на меня исподлобья и, улыбаясь, опять сосредоточился на пуговице. Закончив с ней, он разбросал углы рубашки в стороны и застыл, рассматривая меня.
Я чувствовал себя экспонатом на выставке, пока до меня не дошло, что ведь и он не видел моего тела. Должно быть, ему оно также интересно, как и мне - его.
Я протянул руку погладить его колено, но пальцы натолкнулись на одеяло, упавшее ему на бедра. Я захотел увидеть его полностью, потянул за ткань, и тут он поймал меня за запястье. Я понял, что с этой хваткой не поспоришь, не стоит даже пытаться. Он улыбнулся не по-доброму, но радостно.
-Еще нет.
Он наклонился ко мне, почти лег, его рука в это время скользила под рубашкой по моей спине, прижимая меня к нему. Я люблю, когда он полной ладонью касается моей спины.
-Иди сюда.
Я подчинился, обхватив его за шею и напрягая живот. Он поднял меня, посадил перед собой. Я продолжал цепляться за него, мне почему-то стало страшно оторваться. Я почувствовал, как заливаюсь краской, и от этого еще сильнее прижался к нему. Только бы он не увидел. Хотя ему было неудобно сидеть, приходилось наклоняться, но он не спешил, ждал меня, все так же спокойно обнимая.
Порой наступают моменты, когда что-то становится слишком долгим, и от этого странным.
Он просто положил руки мне на бока и выпрямился, сев поудобнее.
Рубашка заскользила по моим плечам. Он был все также сосредоточен, старателен, но легок. Я почти не чувствовал его рук. Как будто это заоконный дождь раздевал меня.
Я не помогал ему, но и не сопротивлялся. Я словно засыпал. Шум дождя и его волосы. Сладкая-сладкая горечь.
Мои руки освободились. Рубашка скользнула по пояснице, отброшенная на спинку кровати.
Он на мгновение отвлекся, и я смог рассмотреть его, выгнувшегося в движении назад, похожего на порыв ветра, смерч, растянутый между землей и небом.
Он снова сел, чуть нажав на мои колени. У него светлые губы и такие же светлые соски.
Я взял его лицо в свои ладони и поцеловал сильно, с затяжкой. Потом наклонился и зажал губами кремоватый сосок. Я почувствовал, как он весь напрягся.
Это был удивительный вкус. Я впервые пробовал его тело. Жгучий, слепящий, отдающий полынью, грибами и табаком, но такой слабый, что он только разжигал желание.
Его руки обхватили меня, и я почувствовал себя младенцем, присосавшимся к материнской груди.
То ли громкий выдох, то ли тихое "Нет." всколыхнули волосы на моей голове. Просто, без объяснений он повалил меня обратно. Сам остался сидеть, и улыбки уже не было.
... мой ангел. Я не привык к слову "мой". Моя рука, мой глаз - только чтобы отделить это от других рук, глаз, сказать, что ими пользуюсь я, а не кто-то еще. Моя вещь, мой человек - значит привязать себя к ним, в жизни, полной убийств, это не допустимо. Я не знал, что должно было случиться. Я могу сказать про него "мой ангел", но не привязываю себя к нему. Он стал моей душой, слился со мной. А за себя я не боюсь.
Где-то далеко билось его сердце. Мы - две галактики, сошедшиеся во Вселенной и смешивающие звезды в своих телах. Живая смола, льющаяся в его глазах, заколдовывала время вокруг нас.
Я чувствовал холод, касающийся моей кожи. Но внутри ... недокованный меч я проглотил, сталь, раскаленную в солнце. И этот меч проваливался все глубже, выпирая из меня. Я дышал жаром и не чувствовал его рук.
Я прижался щекой к его плечу, примяв воротник рубашки, и вернул себе обе ладони. Чувство потери, тут же призраком ввинтившееся мне в голову, я думал, оно уйдет, я не хотел разрушать тайну наших отношений, я не хотел узнавать его, я не хотел чувствовать то, что еще минуту назад так звало меня. Но горькая, как слезы, потеря чего-то неизвестного нарастала, словно он уходил от меня. И она вычеркнула все мои возражения. Я не мог отпустить его. Я хотел желания.
Я оттолкнулся от него, чтобы видеть лицо, руки, грудь сразу, чтобы узнать его мысли, чувства.
Белая рубашка меня раздражала. Она была лишней в этой картине. Но я не мог просто избавиться от нее. Приходилось действовать осторожно.
Эта ткань, не было света в его теле. А он всегда светится, как воск зажженной свечи, как полная луна - сестра моя. Ласково сонный. Бледная травинка, выросшая на краю пещеры между днем и ночью. Солнечный зайчик в пасмурный день. Он опалял меня, как взбесившееся солнце, голубая звезда.
Мой первый жест был резким. Я не справился с собой. Я выдернул заправленные концы рубашки из штанов. Осталась одна только пуговица.
Он был сладким как куколка. Я смотрел на него, и меня тянуло облизаться. Такая гладкая, блестящая кожа. Скрытые белые мышцы. Мне казалось, можно присосаться к ним и втянуть в себя, как устриц. Не сомневаюсь, это было бы вкусно.
Он первый, кого я желал съесть.
Не знаю, что за поле возникло вокруг него, но я не мог даже дотронуться до этого тела. В общем, я стал камнем.
Я видел, как он протянул руку ко мне. Его кисть дрожала от усилий. Но пальцы коснулись колена, замерли, на что-то решаясь. Чуть-чуть. Он медленно стаскивал одеяло.
Нет... Он был еще не готов.
Я схватил его за запястье. Возможно, немного перестарался, но нужно было сделать это быстро.
Я не знаю, чего он хотел. Но, кажется, он поддерживал то, что было.
Я поднял его к себе. Я старался сделать это мягко, чтобы у него не было никаких неприятных ощущения. Я держался на своих ногах. Я мог бы переломать ему кости, суставы, если бы просто сел. Я не хотел давать ему повод думать, что не доверяю, но иначе было бы еще хуже.
Он обнимал меня, прижимаясь ухом к груди, словно пытался расслышать сердце. Мне казалось, оно в это время билось в моих мозгах и отдавалось в напряженном животе.
Золотая голова была под моими губами, и я чувствовал солнечный запах его волос.
У меня заболел бок из-за сильного напряжения в мышцах, но хотя я мог просидеть так еще долго, ждать больше не хотелось.
Я отодвинулся от него. И все же мне было жалко расставаться с его волосами.
Светлая головка. Я спускал тонкую, как паутинка, рубашку с плеч. Она ласкала мои пальцы, и мне казалось, я снимаю линяющую кожу с белого питона, лениво перетекающего передо мной.
Его руки крыльями выгнулись назад, и он остался раздетым до пояса. Только до пояса.
Эта мысль занимала меня, пока я броском пытался повесить отставшую шкурку на спинку кровати.
Он смотрел на меня, рассматривал.
Не могу пожаловаться на свое тело, я действительно выгляжу хорошо - красиво. От природы. Я бы гордился, если бы в этом была хоть какая-то моя заслуга.
Он потянулся ко мне, и я не стал его останавливать. Я держал его за пояс на штанах, и со стороны это наверное выглядело смешно.
Он взял мои скулы в ладони и поцеловал так настырно, напористо, словно он отпустил в себе последний предохранитель.
Я касался нежной кожи, целовал. А потом вдруг его губы поползли по моей груди, и то, что я испытал, метнулось электрическим импульсом вниз и зависло между бедер. Это было почти невыносимо терпеть. Я оттолкнул его.
Он упал, губы его дрожали.
Я отполз далеко - к самым ботинкам - и почувствовал, что сердце плачет. Мне хотелось вернуться назад, близко-близко к его лицу, рукам, шее. Но я говорил себе, что на этом он не кончается, тонкие щиколотки, круглые пяточки такое же продолжение его, только до них надо добраться.
Я снял с него ботинки и носки. Быстро. И тогда подумал, что именно так раздевают мертвых. От этой мысли меня передернуло. Я не мог позволить... В тот момент мне думать об этом не хотелось.
Я сложил руки лодочкой и провел ими между его ног, одновременно вытягиваясь вперед. Таким образом моя голова оказалась вместе с руками на уровне его бедер, а ноги по-лягушачьи согнуты у самых ступней.
Я стал расстегивать заклепки на штанах и зажмурился. Я не хотел видеть то, что открывалось мне.
На ощупь было сложно это делать. Штаны стали очень-очень жесткими, а плавки слишком тугими. Я стаскивал их медленно и чувствовал, как он вздрагивает, когда грубый шов касался растревоженных мест нежного тела.
К тому же мы были похожи на фокусников в цирке - протащить узкие штаны через широко расставленные ноги под силу не каждому.
Однако я справился с этим. Он поддавался мне, как мягкая глина. Я ощущал тепло его кожи. Я радовался, что теперь он может быть свободным. Я вдыхал этот странный аромат технического льна, парного мяса и нежной кожи младенца.
Его колени сошлись, пропуская резинку плавок. Я слышал, как где-то далеко он со стоном вздохнул. Я поднялся, освобождая его ступни, и отложил штаны на край, но, думаю, они свалились с кровати.
Мне пришлось облокотиться на спинку - то ли от движений с закрытыми глазами, то ли от переизбытка ощущений у меня закружилась голова. Я сглотнул, встал на коленях и откинул одеяло.
Он перестал дышать.
Я открыл глаза...Как он красив...
Боже...
То, что я видел; то, что я чувствовал; то, что я знал... Слова неслись прочь из моей головы.
Он стоял в ногах. Я помнил, как он сдернул с меня ботинки. Кажется, не было момента, когда я мог сказать об этом в настоящем времени, так быстро он все сделал.
Я услышал, как они ударились об пол, а его руки уже лежали на моих бедрах.
Где-то впереди маячила ночь.
У меня внутри взорвался атомный реактор, и энергия выплескивалась наружу волной огня, плазмой выходила через поры.
Я слышал дождь, он перелился в мою голову, его капли разбивали мозг, как некрупные градины взбаламучивают разжиженную грязь.
Я видел его глаза, алмазами тринадцати фей сверкающие из-под серебряных струй.
Я чувствовал, как когти дикого зверя царапают нежные лепестки роз, которыми прикрыты мои нервы.
Я знал, что последний шанс вырваться из-под его зубов утерян.
Мне не надо было сюда приходить!
Он расстегивал штаны с закрытыми глазами. А я краснел, как последняя девственница, и зажался, наверное, если бы он не лежал между моих ног. Хотя скромность здесь была неуместна.
Но в этом доме все было неуместно. Я только представил, как под шум дождя в остывшей постели на белой простыне, запятнанной кровью, лежат, обнявшись, два стройных трупа, увитых мышцами и любовью.
Какое глупое слово. Болезнено-дебильное.
Я подумал, что стоило снять штаны до всего этого, но как бы я тогда смотрелся.
Середина жизни - маленький челночок на пути от ног к голове. Ты не знаешь его, он не знает тебя, пока чья-нибудь рука не направит малыша, и тогда он вырастет в большого зверя, требующего агрессии и полной жизни, но, отдав этой жизни все, он стареет, хиреет и снова становится маленьким, ни на что не годным. До новой руки, до нового прикосновения.
Тогда казалось, что он снимает с меня не штаны, а деревянные колодки, плохо отесанные палачом. Я начинал дышать заново. Я смог почувствовать эту комнату, постель, его руки.
Какая тайна скрыта в нежной грубости, что она так заводит.
Я думаю, он лепил меня из своего материала, еще тогда... очень давно. И этот материал сейчас плавился,.. плавился... Я растекался по кровати, как воск по скатерти.
Он провел штаны и трусы через колени, и ноги сдвинулись, зажимая меня. Я заплакал.
И тень в ногах поднялась, нависла надо мной и рухнула с высоты стоэтажного дома в небоскребах луны. А я лепил свою сказку через перечень забытых снов.
Мне удалось отыскать последние остатки себя. Он освободил от резинки ступню, и моя пятка опустилась на простынь.
Я видел, как древний кровавый бог вырастает у моих ног. Он должен был поднять свой меч и убить меня - недостойного, посмевшего увидеть и понять.
Понять что? - я бы спросил, но в тот момент я знал.
Он снял одеяло.
Он стоял, гордо выпрямившись, такой красивый, такой недоступный, словно мы были из разных миров.
Это был его дождь.
Я чувствовал себя бабочкой, беспомощно прибитой к земле. Я ждал ветер, который добьет меня.
Он был дикий. Откровенно большой, откровенно длинный, взбешенный и требующий. Требующий меня? Я боялся этого.
Я понял, что не смогу держать себя. Он сильнее. Но он не знает этого. Он не хочет знать это. Ему не нужно такое знание.
Я подумал, что если расплавлюсь, стану лужей, возможно, он не захочет и передумает. Кто придумал это - "захвачен страстью"? Я мечтал исчезнуть из кровати. Я боялся, как собака, загоняющая волка: а что, если он обернется, схватит меня - один взмах клыков, и я буду распорот от шеи до брюха. Я знал, что так и случится, но сам был в стойке. Никакого охотничьего азарта, никакой страсти; только инстинкт, только желание.
Желание. Пусть объяснят мне, что это, и я расскажу о смысле любви. Опять.
Он стоял надо мной, смотрел. В его платиновых глазах задержалось потрясение и божественное безразличие-снисходительность. Я чувствовал себя навязчивым молодым самцом, пытающимся узнать у старого мудрого вожака тайну жизни, вызвав его на бой. Этот взгляд обещал жестокость и силу. Что я делаю в постели убийцы?
Его тело было искусственным. Статуя сошла с алтаря, разгневанная настойчивостью молитв. Белая медь, бронза; серебро, платина, сталь. Стальные когти-ножи, зубы-кинжалы. Холод адских глубин в глазах.
Я закрылся руками, чтобы не обжечься об них. Я мог застыть в ледяную фигуру для зимнего сада. Я боюсь кровавого бога. Я боюсь зверя.
И теплые руки взяли меня за запястья, открыли мое лицо. И растерянный взгляд был мне задан вопросом.
Я расплакался, укрытый теплом его тела.
Он сиял то ли солнцем, то ли золотом. Пламя, сорвавшееся с язычка свечи.
Он поспорил бы красотой с Аполлоном, с золотокудрым Фебом. И его колесница пришла бы первой - я уверен в своих героях.
Хитрый демон, забравшийся в одежды ангела.
Я мерцал перед ним луной, неспособный даже наполовину отразить его свет.
Его кожа белая, как мякоть раскрасневшегося яблока. Медовые глаза. Засахаренные ресницы. Губы - малиновый сок. Волосы, разметавшиеся по подушке, - как солнечные лучи меж тучами. Шея, выточенная из кости трицератопса. Руки тоньше ангельских лиц. Плечи - гладкий лед. Грудь - ни капли жира - мясо под сливками. Облачный живот. Раскрытой книгой пах. Ноги - две стеариновых свечи - для пера поэта.
Ласкающий взгляд - только в этом есть суть. Он стоял, как колонна в греческом храме, тонкий и гладкий, длинный до небес, белый, сверкающий собранным светом звезд, налитой свежим соком. Кровь с молоком, как это ни банально звучит, или, скорее, кровь со сметаной.
Я был захвачен и полностью капитулировал. Но, кажется, мой враг еще не понял своей победы.
Я смотрел и хотел взять его в руки. Я не верил своим глазам. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть видение. Я стоял перед ним на коленях и мог бы оставаться вечно в таком положении. Он настоящий ангел.
Я стал чувствовать себя. Впервые мое тело решало за меня, что делать. Весь жар, разлитый по телу, переместился в ту единственную точку, ради которой все и происходит.
На щеках под глазами у него появились красные пятнышки, потом лицо побелело, словно случился сердечный приступ, а зрачки, кажется, стали шире радужки. Он поднял свои руки-крылья и закрыл лицо, направив в мою сторону локти.
Я понял, что он боится. Почему-то раньше мне не приходило в голову, что можно боятся постели. Я был виноват. Я никогда не просил прощения, я не знаю, как это делается.
Я хотел сказать ему, как вместе нам будет тепло, хотел рассказать, что во мне бушует море только при одном взгляде на его тело. Как мне нравится его лицо. Его руки... Его губы.
Я потянулся и снова лег. Он был холодный и твердый. Я взял его за запястья, отвел их в сторону. Мне было жаль своих ошибок. Я впервые признал свою вину, но не сказал ему об этом. Он заплакал.
Я бы поднял его на руки, укачал, но он достаточно большой, чтобы я мог это так легко сделать, и мы неудобно лежали. Я просто поцеловал его в губы. Обычно, не неся никаких чувств. Это получилось как-то помимо меня.
Не могу выродить из себя ласку, когда это действительно требуется.
На порозовевших щеках сверкали дорожки слез. Они устремлялись к вискам, когда он судорожно вдыхал, и скатывались на скулы, когда выдохнув, задерживал воздух.
Я прижал ладонь к его уху, и пальцы, нырнувшие в золотое море, стали влажными. Его слезы слабо пахли свежесрезанным луком и ромашками. Можно было представить, что мы на деревенском лугу или в поле, под ярким полуденным солнцем. Но нудная морось, в которую превратился дождь, и нарождающаяся ночь не давали полностью погрузиться в мечту, в сон. Я провел языком навстречу вырвавшейся капле, ожидая встретить морской бриз, как это бывает обычно, но мне подмигнул росный утренний ветерок - подмигнул и пропал.
Я уничтожил его следы и на второй щеке.
Кем бы он ни был, сейчас я держал его сильнее, чем стальные оковы. Он не мог не бояться меня.
Через силу его губы прижались к моим. Мне не нужны были такие жертвы. Я открыл его тело, и придержал рванувшуюся вверх от внезапного облегчения грудь. Пусть бы он расслабился. Нет ничего приятнее нежного, легкого тела, податливого и непослушного одновременно.
Я хотел пройтись по нему - от самых кончиков волос до морщинок на ступнях. И необъятность этих желаний смущала меня. Пусть бы все было медленно, не было бы страха, не было бы испуга, не было бы неожиданности. Пусть все медленно перетекает из одного в другое, последовательно, никуда не спеша, без рывков и резкостей, без боли.
Я почувствовал, как что-то теплое и шершавое прошлось по щеке, стирая холод от слез, словно первый морозный узор на стекле. Он смотрел на меня, как ребенок смотрит на растаявшую карамельку. Я попытался доказать, что меня еще можно оторвать от бумажки, поцеловал его. Кажется, это получилось плохо... Нет, это действительно получилось плохо, потому что в тот момент мне совсем не хотелось целоваться. Но я не ожидал, что он поймет это. И не думал, что он уйдет.
Какая-то часть меня хотела продолжения, а какая-то мечтала скрыться от него, и все остальное - и тело, и сознание - металось между ними, то склоняясь на одну сторону, то на другую. Я проклинал себя за нерешительность, хотя времени на проклятья особенно не было. Но думаю, будь моя решительность со мной, все окончилось бы куда раньше и совсем по-другому. Порой я бываю удивительно глуп только потому, что встречаюсь с обстоятельствами, которые не понимаю, которые не вмещаются в голову. Он лежал на боку, рассматривая меня и, наверное, ожидая каких-то действий, а я как ангел пялился в потолок, разве что не сложив на груди ручки.
И когда я думал, что пора уже подобрать вещички и идти в какой-нибудь чулан вешаться (не знаю, есть ли в этом доме чулан), он прикоснулся ко мне. Просто прикоснулся двумя пальцами, так стряхивают пылинку или лопают опустившийся пузырь.
Я схватил эту руку, как спасательный круг. Она могла вытащить меня из водоворота сомнений. И взбаламутив дно, откуда-то сразу поднялись противные голоски: "не надо", "не стоит", "пропадешь-погибнешь", я прижал ее к себе, чтобы успокоить это волнение.
Он засмеялся, когда от рывка не удержался на локте и ткнулся лицом мне в плечо. Затем задорно чмокнул в скулу, так чмокают в нос любимую собаку, собираясь на работу, и, перегнувшись через меня, легонько укусил в плечо. Он, наверное, растерзал бы меня, сделай я что-нибудь неправильно, поэтому я предпочел вообще ничего не делать.
Он приблизился к шее, не отрывая рта от моей кожи. Зубы изредка касались ее, и ощущение было, словно это два остроотточенных лезвия. Я бы мог извиваться, кричать, потому что было больно и слишком горячо от его дыхания. Мне казалось, что пахнет паленой кожей. Но он так тяжело лежал сверху; я не мог пошевелиться и не хотел спугнуть его упоенность.
Он перешел на шею, и вниз побежали волны, похожие на вибрацию натянутых нервов, хотя я знал, что нервы давно порвались.
Я вскрикнул, когда он лизнул шарик кадыка. И, кажется, кричал еще не раз, но это уже помню очень смутно, словно сунул в печку не только голову, а еще и все остальное.
Он сползал вниз, кусал, высасывал и сжигал грудь, я чувствовал его язык на сгибах локтей, в запястьях. Его зубы ходили по моим пальцам, по животу, в паху. Он был везде. Гибкий и быстрый, как струя воды.
...я вздрагивал, подавался ему навстречу. Я не мог сдержать свое тело. Я взлетал и опускался в его ладони. Я чувствовал малейшее движение его мускулов.
...и его руки - всюду это было... чувство его касания на всем протяжении моего тела - это волшебно.
Губы стекли от пупка вниз, и в животе что-то сжалось. Я задохнулся. Безумие! Что я здесь делаю?!
Но времени больше не было - он отдал поцелуй в самый кончик. Туда, где я начинался.
Он схватил руку, дернув меня на себя. Думаю, это получилось случайно. У него очень многое получается случайно. Он слишком сильно прикреплен к судьбе, но это его не волнует - не было, наверное причин задуматься. Он течет по времени, как дождевая капля по стеклу. Я рад, что встретился ему на пути. Я рад, что смог засмеяться тогда, хотя первым желанием было ударить его. Но я перелил удар в поцелуй.
Далеко от меня лежала его левая рука. Слишком далеко. Я взял ее за запястье и прижал к теплому, золотистому бедру, а потом соединил с плечом своим ртом. Я почти сжал зубы, когда остановил себя --залить его кровью и все испортить не входило в мои планы. Но сдержаться полностью я не мог, и мои зубы оставили красную дорожку до ключицы.
Его кадык, не то, что эти уродливые костлявые шеи, был едва заметен. Белое яблочко, белый хрящичек. На вкус как куриная косточка.
Он вскрикнул, отрывисто, словно я прирезал его. Я чувствовал, как мышцы подо мной напрягаются, пытаясь сдвинуть тело то ли к моим губам, то ли от них.
Я пополз к его груди. Я не мог оставить ни на монетку свободного пространства на коже, он бы удрал от меня через эту дырочку.
Я влипал в бороздки трепыхающихся мышц, ласкал твердые арки ребер, нежный пах. Его кожа, как хорошая одежка, была сшита из замши, лайкры, бархата и шелка, но я не нашел ни одного шва.
Он метался, словно бредил. Я чувствовал, как нагревается это ангельское тело. Мои ладони ловили его закостеневшую в напряжении поясницу. То, что он не умер в тот момент и не захватил меня с собой, наверное, большой розыгрыш дьявола. Мне казалось, по постели раскиданы два белоснежных крыла, и в судороге сжатые пальцы мнут их перья. Он калечил самого себя.
Я подвел свои кисти под его ладони, и он схватил их, впиваясь ногтями в кожу. Нет, такой распыл мог закончиться членовредительством, тем более ногти у него были достаточно острыми.
Я поцеловал его в маленькую вмятинку на животе. Я смочил ее края и самую серединку, ужавшуюся от чувства моего языка. Потом совсем легонько прошелся по светлой шерстке на его брюшке, услышал, как он подавился воздухом, и ладони разжались.
Очень кстати, мне нужны были руки, чтобы поддерживать его рвавшиеся вверх бедра.
Он тихо вскрикнул, и я буквально упал между двух стройных ног. И только тут я понял, что случилось. Мне было позволено взять это тело. Мне было отдано оно, как дьяволу, богу смерти на откуп. Где-то на небесах в облаках оступился ангел и упал на смертную землю, где хозяйничал я. И мои руки поймали его.
Я слышал нежные голоса вокруг: "Будь осторожен! Будь осторожен с ним!" Что-то хрупкое не должно было сломаться из-за моей злой жесткости.
Я хотел, чтобы и этот бог, рождавшийся из моего ангела, принял меня также.
Я приклеил его к себе поцелуем в крепкий кусочек мяса, скрытый тонкой кожицей эмбриона. И мой рот должен был стать ему удобным лоном.
На что надеяться?! Я не был добр даже к себе. Я чуть не укусил его!
И чтобы этого не случилось, я взял его в рот целиком, загнав глубоко в горло.
Часть I / Часть III / Часть IV
