Глава 1. Первая жертва


       Все бы ничего, но с работой было туго. Да так туго, что даже выть уже не хотелось.
       Хели тащился по улицам Старого Города, завистливо глядя на маленькие счастливые лавочки. В животе вязал морские узлы голод.
       С работой было туго. А без работы нет денег. А без денег нет еды. Не говоря уже обо всем остальном.
       Две недели назад он помог овдовевшей женщине похоронить мужа. Денег у нее, конечно, тоже не было, но она отдала пару мужских рубашек и брюки. Пыталась вручить ему мешочек каких-то продуктов, набранных по всем сусекам, но он отказался. Двух ребятишек и без того трудно прокормить на государственное пособие.
       Одну рубаху Хели продал. На те гроши, что он за нее получил, смог прожить довольно долго. Деньги кончились несколько дней назад, а работы не было. И не предвиделось.
       Каждый день в Кардифф возвращались с войны мужчины. Молодые и старые. Инвалиды и здоровые. Каждый день у Хели становилось все меньше шансов куда-то устроиться.
       Он уже стал задумываться, стоило ли покидать родной поселок. Но, вспоминая озлобленные лица односельчан, ругал себя за слабость и малодушие. В конце концов, там он был бы мертв давным-давно.
       Он честно пытался найти работу. И он все еще пытался, других-то вариантов не было. Нет. Он не хотел думать о других вариантах.
       Хели вздрогнул. Ему показалось, что в проулке мелькнула чья-то тень. Он остановился и пригляделся. Померещилось. Когда-то он бросался догонять это тени или призрачные звуки. Но Старый Город был пуст. И даже Хели был не здесь, его тень… Он посмотрел под ноги и усмехнулся. Его тень оставалась в том городе, куда возвращались с окончившейся войны мужчины, и где у него не было работы.
       Он пытался искать. Честно. Ему говорили: "Нет, вы нам не подходите." Ему говорили: "В первую очередь у нас бывшие солдаты." Ему говорили: "Пошел вон, мразь, а-то пристрелю." Несколько раз стреляли. Хели старался больше не появляться на тех улицах.
       Работа, где не надо оставлять личные данные, была расхватана. И за нее держались, не одному Хели приходилось скрывать детали своей жизни. Он устраивался пару раз в доках разгружать приходящие суда. Работа тяжелая, оплата маленькая, но все же лучше, чем ничего. И каждый раз, когда он возвращался, на его месте уже трудились двое. Теперь доки были забиты до отказа, а судов приходило все меньше.
       Он пробовал устроиться на постоянную работу. Приходилось объясняться с управляющими и секретарями. Но никто не соглашался дать ему четыре лишних выходных в месяц, хотя Хели не настаивал на оплате за эти дни и обещал отрабатывать их в любое другое время. Слишком много было желающих работать вообще без выходных.
       Он оставлял свои данные в службах по трудоустройству. Но это оказывалось так же бесплодно, как и самостоятельные поиски.
       Хели вышел из мирного Старого Города и закашлялся. Послевоенный Кардифф вонял тухлой рыбой, углем и керосином. В отличие от теплого древесного запаха Старого Города.
       Зверь внутри негодующе повернулся, и голод стянул кишки так, что перехватило дыхание. Хели присел у стены, пытаясь побороть чудовище, рвущееся наружу. Поймав, наконец, дыхание и затолкав зверя глубоко под скомканный от недоедания желудок, он остался сидеть на тротуаре. Борьба лишила его сил, восстановить которые Хели уже не надеялся. Но это было к лучшему, по крайней мере, его мучения закончатся, а у зверя не будет возможности причинить кому-нибудь вред.
       Сквозь усталые слезы Хели наблюдал за людьми, спешащими по улице по своим делам. Каждый был чем-то занят. Оборванные мальчишки брели из школы домой, пиная перед собой жестянку. Чахоточная девочка несла котенка, испуганно оглядываясь. Истощенная и изможденная женщина толкала тележку с безногим мужем, облепленным орденами со всех сторон. Полицейский хмуро взглянул на Хели и решил не связываться. Старушка бодренько пробежала мимо, неодобрительно качая головой. Как бы Хели хотелось быть любым из них. Даже этой девочкой, которой осталось не больше недели. Или безногим инвалидом, всю жизнь вынужденным полагаться на чужую помощь. Лишь бы не собой.
       -Сынок, - чья-то дрожащая рука тронула его за плечо. - Ты жив еще?
       Хели с трудом повернул голову и попытался проморгаться. По заросшей грязью и щетиной щеке сползла слеза.
       -Война это, сынок, - приняв слезу за что-то свое, сказал тот же голос. - На войне всегда кто-нибудь умирает. А другие жить остаются.
       Расплывчатый образ приобрел четкость, и Хели увидел рядом с собой дрожащего старичка, еле держащегося на ногах, но вполне благообразного и чистенького.
       -Голоден я, мистер, - прохрипел Хели и опять закашлялся.
       -Оно и видно, - согласно закивал старичок. - Пойдем, чем богат сам, тем и с тобой поделюсь. Ты уж извини, сынок, что подняться не помогаю. Что-то ослабел я в последнее время, болею, наверное.
       С третьей попытки Хели смог встать. Так они и пошли, держась за стену. До двери. Всего четыре шага, хотя Хели с полным правом мог бы сказать: "Целых четыре шага." Он испуганно смотрел на высокий порог, но, сделав усилие, подбадриваемый слабым стариковским голосом, ввалился в дверь. Зверь внутри, казалось, даже отвернулся в отвращении, что было большой любезностью от него, бороться с ним в таком состоянии Хели не мог.
       Совершив огромный подвиг - доползя до ближайшей скамьи, Хели вздохнул и, поверив, что еще жив, позволил себе оглядеться. Голова кружилась, но это не было незнакомым чувством. А вот то, что он не чувствовал своего живота, настораживало. За последние годы он привык к голоду и уже не помнил, как жить без него.
       Он обнаружил себя на маленькой кухонке, вероятно, в нее была переделана часть прихожей. Так было удобнее отапливать дом. Дешевле. Старик стучал дверцами полки и кипятил на помятом примусе не менее помятый чайник.
       -Я один живу. Жену схоронил. На старших сыновей похоронки получил, а младшему еще два года сидеть, если в честь окончания войны амнистию не объявят. Да и не знаю, куда он вернется. Работы здесь нет, опять грабить пустится. Я комнаты сдаю. Вдова с двумя дочерьми. Много ли с них возьмешь? И на улицу не выгонишь, люди же. Они мне продуктами все больше платят. Мыльце вот. Грязным не хожу.
       Чайник заплясал и расплевался.
       -Ты, сынок, уж не обессудь. Много не предлагаю. Нету. Ну, вот, что имею.
       Старик поставил перед Хели стакан мутного зеленовато-коричневого чая с запахом еловых шишек и тарелочку с пятью сухариками, щедро посыпанными солью.
       Хели посмотрел на хозяина - последнее ведь отдает.
       -Только, если и вы будете, - он выдвинул тарелку на середину стола.
       -Я уже ел сегодня. Не стоит. Мне много вредно. Вам, молодым, еще жить и жить, а я-то последние дни хожу, - но, увидев непреклонно-тупой взгляд, старик сдался. - Хорошо, если только чуть-чуть.
       Сухари канули в желудок, как в бездну, - ни звука, ни чувства. Собрав на облизанный палец крошки и крупицы соли, Хели принялся за чай, крепкий до слез и сладкий до колик. Старик продолжал что-то болтать, вспоминая молодость и жалуясь на непутевого сына.
       В маленьком закопченном окошке мелькали тени, под старыми бумажными обоями скреблась мышь, по стене к полке прошествовал таракан. Голод поднимался и ширился от каждого глотка тягучего как сироп чая.
       Зверь дернулся.
       Дверь открылась, слепя глаза вечерним светом. Хели оторвался от мирного переваривания пищи и посмотрел на темный силуэт, занимавший почти весь проем. Ах, да, амнистию объявили пять дней назад, надо сказать об этом старику. И поблагодарить за еду: впервые за много дней Хели чувствовал себя сытым. Болезненно сытым.
       Он поднялся с пола и вытер мокрое лицо. Воняло кровью и мочой.
       Силуэт в дверях тихо чертыхнулся и попятился.
       Хели посмотрел вниз и, зажав рот, ринулся вон из этого дома, с этой улицы, из этого города.

 

На главный сайт