Глава 4. Охотники


       Молния пересекла глаз Большого Волка. Раздраженное рычание пробежало под тучами и упало за холмами на вонючий город.
       Хели сидел на лысой вершине самого высокого в округе холма, смотрел на небо и не верил собственным глазам. Вернее, глазам зверя. И на холме сидел не он, а зверь. Оставляя это самым дальним уголкам сознания, Хели смотрел на небо и старался запомнить то, что показывал ему зверь.
       Кудлатые черно-синие тучи со светящимися гребнями мчались мимо желтовато-бледной луны, цепляясь за землю выжигающими глаза хлыстами-молниями. Нечеловеческое зрение искажало цвета и размеры, нечеловеческий слух - звуки, а уж нюх снабжал картину такими оттенками, которые Хели даже не снились.
       Небо было глубже и ближе. Оно не казалось куполом, как в человеческом представлении, а начиналось здесь же, прямо в воздухе, и зверь дышал небом и пил небо. Оно было насыщенно синим, а вдали сгущалось и переходило в черноту. Небо пахло тучами, луной и растворенными звездами.
       Луна двигалась по небу не торопясь, осматривая земли в поисках жертвы. Хели чувствовал, как зверь отметил про себя: глаз Большого Волка светится в темноте яростно и холодно, значит, охота будет удачной. И луна действительно бушевала, она была такой яркой, каким Хели никогда не видел даже солнце. Она была огромной и далекой, и тут Хели вдруг подумал, что впервые видит полнолуние наяву, а не в кино или на картинках. Луна пахла морозной росой с привкусом луговой мяты и холодного крепкого чая.
       Тучи были похожи на клочья линялой зимней шерсти. Ветер рвал их, перекатывал, смешивал и растаскивал как игривый щенок, попавший в загон, где стригут овец. Молнии рвались из туч часто, подолгу зависая между небесными и земными холмами, но, видимо, в цель не попадали, от чего раскатное рычание становилось рассерженней и громче.
       Все это было совсем не человеческим, но казалось таким правильным, что Хели начал задумываться, а не врали ли ему его человеческие чувства.
       Но потом пошел дождь, и он перестал о чем-либо думать вообще. Сначала стали падать редкие крупные капли. Они шлепались со звуком, который можно услышать только в курятнике вечером после сытного дня. Зверь перестал любоваться луной и принялся осматривать окрестности. По возбужденному ожиданию Хели понял, что зверь охотиться. Молнии били все ближе, грохот был оглушающий, становилось мокро, и дождь опасно целился в уши, но зверь не уходил и не двигался. Наконец, после особенно трескучего разряда он увидел, как зашевелилась трава на склоне, из чахлого ивнячка выскочил перепуганный кролик и рванул вверх, прямо на поджидающего охотника. Недаром мать все время говорила Хели: "Ты глуп, как кролик."
       Дождь начался нешуточный: глаза заливало водой, уши пришлось отвести назад - в здравом уме в таком состоянии никто охотиться не будет, но зверь, конечно, про здравый ум ничего не слышал, да и погоду для охоты выбирать не приходилось. У него было только полнолуние, и пользовался этим временем во все свои звериные возможности. Не удивительно, что Хели потом несколько дней отлеживался, восстанавливая силы.
       Кролик продолжал нестись вверх, не осознавая стерегущей его опасности. Зверь чуял приближение дичи, тем более что запах не лелеянного в домашнем хозяйстве кролика был не менее устрашающим, чем запах престарелого василиска, да и стекающие по носу струи холодной воды обострили нюх до предела, близкого к обморочному состоянию. Хели точно потерял бы сознание, если бы в его обычном виде ему сунули под нос что-нибудь такое же вонючее, как этот кролик. Но зверь находил запах очаровательно аппетитным.
       Кролик был уже почти на лысине холма, когда охотник не выдержал и прыгнул. Он немного промахнулся и затем спокойно наблюдал, как ужин улепетывает обратно вниз. Зверь знал, что кроличьи ноги приспособлены к бегу по крутым склонам, но только вверх, и он немало развлекся, когда задница сумасшедшего бегуна перевесила, и кролик кубарем пролетел большую часть пути. Зверь приметил, куда он упал, и стал осторожно спускаться следом. Ему совсем не хотелось повторять судьбу своей добычи.
       Кролик, точнее - его переломанная и искореженная тушка, просто линялый мешок с костями и мясом, висел на чахленьких, перебитых кустиках - видно, он был не первым свалившимся туда.
       Зверь вытащил его и быстро, привычными движениями разорвал. Он ел довольно долго, наслаждаясь каждым кусочком, подолгу мусоля и облизывая кости, слизывая капли крови со своих лап. Есть быстро, впопыхах, он не любил, узкие челюсти для жевания были не приспособлены, приходилось заглатывать большие куски, от чего болело горло и становилось тяжело в желудке. И, вполне понятно, он не любил давиться, это сразу напоминало его первую настоящую охоту, когда он долго не мог откашляться от птичьих перьев.
       Наевшись и оставив не лучшую, но все же половину кролика любому желающему, зверь задумался о проблеме более приятного проведения этой ночи, а иначе говоря - о переваривании сытного ужина в теплом и сухом месте. Хели на это время исчез.
       Когда он снова появился, зверь лежал под какой-то корягой на сухой земле с редкими чубчиками мха, надежно укрытый от непогоды старым полусгнившим деревом. С полчаса Хели наслаждался чувством сытости и спокойствия, а потом зверь уснул.
       Хели проснулся под той же корягой. Он немного подмерз, но несмотря на это, здесь было теплее, чем у той речушки, где он провел ночь некоторое время назад. Он подобрал ноги и попробовал снова уснуть. Сон почему-то не приходил, хотя Хели чувствовал себя не лучше, чем предыдущие разы. Зверь тихонько ворчал, на что-то жалуясь. Хели не понимал. Он ощупал себя, но ничего не болело, и кроме легкого холода никаких неудобств не ощущалось. Он высунулся из-под коряги и осмотрелся. Ничего подозрительного - мокро, противно, только последний идиот будет шастать по холмам в такую погоду. Даже глупые кролики наверняка зарылись в траву и греют брюхом лапы. Все же зверь продолжал настаивать на своем. Хели решил игнорировать его, после полнолуния это было особенно легко.
       Не прошло и трех минут, как дремота забылась, будто не было. Хели лежал тихо, стараясь не шевелиться, но дыхание сбивалось и было слишком шумным. Оставалась надежда, что у людей, шарящих по кустам, уши не такие чуткие, как у него. И еще он очень надеялся, что люди не взяли собак.
       После полнолуния Хели всегда отлеживался. Пусть часто было мокро и холодно, заболеть от этого ему ни разу не удавалось. Звериные ночи забирали слишком много сил, и ему необходим был сон больше чем что-либо еще.
       Люди ходили молча. Четверо, он определил по треску сучьев. От двоих несло алкоголем. Один, похоже, натерся чесноком. Последний был профессиональным охотником, если судить по тому, как он двигался, как шумел, где надо, и молчал, где не надо, пытаясь выманить его из укрытия. Хели был уверен, что охотились на него, однажды он уже был добычей, вспоминать об этом не хотелось, но, наученный тем опытом, он лежал тихо, надеясь, что охотники уйдут.
       -Где этот выродок? - сердито спросил не совсем трезвый голос прямо у Хели над головой. - Я промок уже до костей мозга.
       В отдалении кто-то фыркнул.
       Когда умерла мать, Хели не изменил полнолунных традиций. Он по-прежнему запирался в подвале, зверь не мог оттуда выбраться самостоятельно. Весь следующий день проходил во сне. Если кто-нибудь интересовался, куда он пропадает, Хели говорил, что в полнолуние он обычно рыбачит, потому как рыба лучше клюет, и сокрушался, что последнее полнолуние было совсем неудачным. Его считали забавным чудаком, повернутым на рыбалке, и не трогали. Так мирно он жил бы и дальше, но зверь взбунтовался против заточения и начал показываться в другие дни. Сначала это было забавно: у Хели обострились нюх и слух, улучшилась реакция, ему меньше стали докучать обычные человеческие неудобства, девки были от него в восторге. И Хели позволил зверю занять слишком много места. До поры это его не волновало.
       А потом, вдруг, он начал терять интерес к женщинам - любой намек воспринимался так же, как если бы ему предложили переспать с овцой или коровой. Он часто стал останавливаться рядом с мясной лавкой и подолгу нюхать воздух. И, в конце концов, зверь не вытерпел и бросился в поле на овцу. Хели обнаружил себя над мертвым животным в пропитанном кровью свитере. В тот раз ему повезло - рядом никого не было. Полгода спустя, когда зверь убил вторую овцу, его видели. Он больше не смог вернуться в поселок.
       В тот день и всю последующую ночь его гнали. И это была не лисья охота - забава благородных. Страх загонщиков бежал впереди них, и Хели задыхался от вони. Их вопли и топот оглушали. Их ненависть вызывала в нем отвращение, и их отвращение вызывало ненависть.
       Он убежал от них зверем, а когда зверь устал - человеком. Убежать было просто, люди, конечно, не могли сравниться с ним в скорости и выносливости, но он испугался и растерялся в начале. Запаниковал и потерял голову. Те моменты были самыми страшными. Кошмаром наяву.
       Кошмар возвращался.
       Зверь нервно ворочался внутри, а Хели лежал тихо, вжавшись в землю и корни, не замечая ни холода, ни грязи, ни даже дневного света. Он стал одним большим ухом. Двумя - для объемного восприятия.
       Треск, голос, шелест, шепот, шорох - то, что он слышал, видел и чуял в тот момент. Слух у него с рождения был развит лучше зрения - наследие зверя, и Хели привык полагаться на уши в сложных случаях.
       Люди уходили. Их шаги слышались уже не так хорошо, два пьяненьких охотника переговаривались во весь голос, не обращая внимания на шиканье и цыканье их более опытного товарища, а чесночник расчихался и раскашлялся, хныкая и жалуясь на промокшие ноги.
       Хели расслабился. Он слушал, как люди шлепают по мокрой траве, и смотрел на ползающую по травинке пчелу.
       Залаяла собака.
       Хели уткнулся лицом в землю и застонал.
       Зверь не стал ждать, пока охотники его найдут, и, несмотря на то, что полнолуние только-только прошло, он вырвался и отправился на свою охоту. Хели не сопротивлялся. Вообще.

 

На главный сайт