Глава 3. Пирожок


       Кармартен встретил его пасмурно и нерадостно. Люди на улицах хмуро пробегали мимо, полицейские отворачивались, даже дети затихали, завидев его. Хели не жаловался. Он понимал, что выглядит совсем не как потомственный лорд, и надеяться найти работу или хотя бы еду, пока он в таком виде, не приходится. Но близилось полнолуние, даже не близилось, а уже почти наступило, достаточно было луне коснуться горизонта, и ни облака, ни город не удержат зверя. А Хели не доверял ему больше. Впрочем, он и раньше ему не доверял, но хотя бы знал, что зверь людей не тронет.
       Он сбежал из Кардиффа ночью. Вернее утром он нашел себя далеко за городом, смотрящего, как река уносит куски мяса и запах крови.
       Он даже не мог ругать себя за новое убийство, душевных сил на это не осталось. Он просто бежал и бежал прочь, не останавливаясь. Почти сутки. Пока не стал падать. Потом, забившись в кусты, спал еще сутки. Потом двое суток вымачивал в какой-то речушке одежду, мерз ночью, но терпел. И еще сутки шел по шоссе до Кармартена, жуя цветочки и пыльную траву с обочин.
       За всеми этими случаями и занятиями он потерял числа, и на газеты смотреть не хотелось, но зверь знал точно, что сегодня полнолуние. Хели верил ему и пытался найти хоть что-нибудь, чтобы поесть, надеясь, что сытый зверь не будет охотиться на людей. Трава, ясно, сытости не прибавляла.
       Он таскался по улицам, внимательно вглядываясь себе под ноги. Может быть, кто-нибудь обронил монетку. Но в послевоенное время даже там, куда война не дошла, если кто и ронял деньги, либо сам хозяин их поднимал, либо тот, кто был проворнее. Хели знал это, он не раз видел детей, оборванцев и вполне прилично одетых, стерегущих неосторожных покупателей у хлебных лавочек и овощных развалов.
       Он сунулся помочь разгрузить машины у большого магазина, но его послали оттуда такими словами, что Хели не решился проситься еще куда-нибудь.
       Он бродил по городу почти целый день, уже наступал вечер, и поднималась луна. Он чувствовал ее сильнее, чем сосущий в желудке голод. И зверь начинал нетерпеливо ворочаться и потягиваться, разминаясь перед долгой ночью.
       Хели боялся луны, он никогда не боялся ее так, как сегодня. Был бы он зверем, вышел бы за город и поймал кролика или птицу, или на худой конец лягушку. Но зверь сидел внутри, и выпускать его голодным было страшно.
       Хотя почему, Хели не мог объяснить. Он не любил людей, и чувство было взаимно. Он не любил людей в общем, не глядя в лицо каждому. Он добровольно, не вынужденно, улыбался детям и помогал старикам, в юности заглядывался на женщин и пил пиво с ребятами. Но то, что определяется общим понятием "человечество", он не любил. Он не делил людей на расы и народы, ему была безразлична прошедшая война, он не понимал границы, религии и не считал это влиянием зверя. У каждого ведь свои странности. И он, конечно, был не более странен, чем те, кто при малейшем проступке бегал в церковь и бился в истерике перед настоятелем или охал и ахал, когда один и тот же летчик в десятый раз рассказывал о своих летных подвигах и описывал красоту облаков. Он никогда не говорил ни себе, ни другим, что он не любит людей, это оставалось ощущением и не подлежало облачению в слова. Но, несмотря ни на что, была бы возможность, он никогда бы не выпустил зверя на волю. Он не хотел убивать. Он боялся быть убийцей. Еще больше он боялся быть пойманным.
       Улицы темнели и пустели. Стали потихоньку закрываться лавочки и магазинчики. Полицейские все чаще и подозрительнее оглядывались на Хели. Если любую другую ночь он не отказался бы провести в участке - все-таки крыша над головой, и, может быть, накормят, то ночь полнолуния для этого совсем не годилась. Даже до того, как зверь начал убивать людей.
       Он вышел в Старый Город. Сначала вышел, а потом вспомнил, что он уже не в Кардиффе.
       Старый Город был здесь другим. Новее. Моложе. Богаче. Мостовые не пахли вековой пылью, дома были выше, массивнее, окна - шире, вывески - ярче. Хели на мгновение даже перестал мерзнуть. Хотя здесь действительно было теплее - узкие, короткие улочки не давали ветру носиться так, как на проспектах современных городов.
       Но вокруг по-прежнему было пусто. Отсутствовали даже кошки и птицы, обычные соседи в человеческих поселениях. Это было тем более странно и удивительно, что город не казался безжизненным. Он просто был пуст.
       Хели шел по улице сапожников. Дома хвастались всевозможными жестяными туфельками и сапогами, болтающимися на длинных копьях. Пахло кожей и лаком.
       Хели остановился. Пахло не только кожей и лаком. Пахло хлебом. Пирожками. Только что выпеченными. С яблочным повидлом. Живот взвыл, и голод полоснул изнутри кошачьими когтями.
       Хели не заметил, как оказался на соседней улице. От каждой лавочки здесь пахло так замечательно! Но самой чудесной была та, перед которой он застыл в удивленном почтении. Такого он не видел с тех пор, как … такого он никогда не видел. На уличном прилавке на огромном противне аккуратной горкой - горой! - лежали толстые, румяные пирожки. От них поднимался пар, и даже с двух шагов Хели чувствовал, какие они горячие и вкусные.
       Он стоял так минут десять. Ни о чем не думая, просто купаясь в удивительном запахе. Пирожки его пугали своим количеством и без сомнения превосходным качеством, невероятное зрелище, достойное кисти величайших художников. Покажи такое в кино, никто не поверит, скажут, что бутафория, но вот они - настоящие, горячие, пахнут выхоженным тестом и яблочным повидлом.
       Хели шагнул вперед, ожидая, что мираж, или голодный бред, сейчас развеется. Но пирожки не исчезли, а лежали, по-прежнему красуясь на прилавке, и не было им дела до какого-то оборванца.
       Хели вытянул руку и шагнул еще раз. Пальцы коснулись тонкой подостывшей корочки, сладкий пар, вырывающийся из недр горы, обжег ладонь, а запах стал таким сильным, что от него закружилась голова.
       -Нельзя, - сказал себе Хели и схватил верхний пирожок. И остановился.
       Он чувствовал взгляд. Сильнее, чем прежде. Определеннее.
       Он смотрел на пирожок, а в голове носилось: "Вор. Вор." И взгляд, будто вся улица смотрела на него. Не осуждение, не злость. Жалость.
       Жалость ударила его как пощечина. Затопила и пережевала. Дрожащей рукой Хели аккуратно положил пирожок обратно, всхлипнул, попятился, оглянулся и побежал, рыдая во весь голос, как маленький ребенок, виноватый и обиженный на это.
       Он бежал по Старому Городу, плутал, потом выскочил в Кармартен и за город, за город на поля, на холмы под мелким дождем, под ругань людей, почти попадая под машины и сталкиваясь с домами и деревьями. Он слетел с холма, попытался затормозить, схватившись за тонкое деревце, и тут луна коснулась горизонта.

 

На главный сайт